Древнерусская литература. Заветные слова Д.С

В западной и в либеральной отечественной публицистике много наговорено о русском варварстве и жестокости на фоне европейской цивилизованности и добродетельности. Но если сравнить нравственные идеалы и реальную жизнь народов, то возникает другая картина. В русском языческом пантеоне не было бога войны, в то время как у европейских народов в дохристианских религиозных представлениях понятие о воинственном божестве доминировало, а весь эпос выстроен вокруг тем войн и завоеваний. Интересны в этом смысле материалы, приведенные Виктором Калугиным в статье «Идеалы русского эпоса». Во французской поэме «Песня о Роланде» повествуется о крестовых походах и кровавых сражениях с иноверцами:

Пусть синагоги жгут, мечети валят.
Берут они и ломы, и кувалды,
Бьют идолов, кумиры сокрушают,
Чтоб колдовства и духу не осталось.
Ревнует Карл о вере христианской,
Велит он воду освятить прелатам
И мавров окрестить в купелях наспех,
А если кто на это не согласен,
Тех вешать, жечь и убивать нещадно.
Насильно крещены сто тысяч мавров.

Русские войны велись в защиту правой веры, «тем не менее темы религиозной ненависти и религиозной мести в русском народном эпосе попросту нет » (В. Калугин). Русский человек после победы над иноверцами никогда не стремится насильственно обратить их в свою веру, тем более «наспех». В былине «Илья Муромец и Идолище» русский богатырь освобождает Царьград от «поганого Идолища», но отказывается быть воеводою города и возвращается на родину. В средневековом европейском эпосе цель крестовых походов – «кто не убит в бою, тот окрещен», для чего рыцарь готов «вешать, жечь и убивать нещадно». Таким образом, «основная мысль былин и древнерусских летописных воинских повестей – освобождение , рыцарских хроник – завоевание , крещение иноверцев. Тема религиозной войны полностью отсутствует в русском эпосе, точно так же как отсутствуют темы религиозной или расовой непримиримости, вражды» (В. Калугин).

В древнерусской литературе отсутствует тема обогащения при завоеваниях, разбоя, в то время как сюжеты на эту тему распространены в западноевропейской литературе. Призыв «Песни о Сиде»: «Нападайте дерзко, грабьте проворно… Грабя врагов, разоряя всю область». Борьба за дележ добычи, боязнь оказаться обделенным, не получить свою долю оказываются определяющими во всех подвигах Сида. Герои «Песни о нибелунгах» одержимы поиском зарытого клада – золота Рейна. Главный герой древней английской поэмы «Беовульф» погибает, «насытив зренье игрой самоцветов и блеском золота… В обмен на богатства жизнь положил я». Ни одному из героев русского эпоса не приходит в голову «жизнь положить в обмен на богатства». Более того, Илья Муромец не способен принять откуп, предлагаемый разбойниками, – «золотой казны, платья цветного и коней добрых, сколько надобно». Он не сомневаясь отвергает путь, где «богату быть», но добровольно испытывает дорогу, где «убиту быть».

«Нет в русском эпосе и такого традиционного императива (всеобщего обязательного нравственного закона, которому подчинены все действия героя), как кровавая месть . “Старшая Эдда”, “Песнь о нибелунгах”, исландские саги, ирландский эпос, сказания о нартах и многие другие национальные эпопеи основаны на долге мести за убитого родича, за честь рода. В русском эпосе – не только в эпосе, но и в сказках, легендах, песнях, пословицах, поговорках – долг личной или родовой чести не имеет ничего общего с долгом личной или родовой мести. Понятие мести как таковое вообще отсутствует в русском фольклоре, оно как бы изначально не заложено в “генетическом коде” народа… Главные герои русского эпоса обычно предстают крестовыми братьями, побратимами… Изначально сам обычай побратимства и кровного братства был самым непосредственным образом связан с кровной местью, не случайно и сама клятва скреплялась символическим смешением крови. Становясь братьями по крови, побратимы брали на себя все обязательства выполнения прежде всего кровной мести. Ничего подобного нет в русском народном эпосе. Идея ратного побратимства имеет здесь совершенно иное значение и связана только с обычаями крестного братства как помощи в беде, в болезни, в бою, а не мести и не отмщения» (В. Калугин).

В целом русскому народному эпосу более свойственны понятия о добродетели и целомудрии, чем западноевропейскому. В нем нет «натуралистических подробностей в описаниях битв, того, как “отделяется хребет спинной”, как копьем “пронзают утробу”, как меч Роланда рассекает у противника “подшлемник, кудри, кожу”, проходит “меж глаз середкой лобной кости” и выходит “через пах наружу снова”, как вылезают на землю “мозги врага”, как сам Роланд видит, что смерть его близка, что у него “мозг начал вытекать”, как затем из раны “наземь вывалился мозг”. Невозможно себе представить русских богатырей, пьющих кровь врага, как это делают рыцари-бургунды в “Песне о нибелунгах”: “И к свежей ране трупа припал иссохшим ртом. Впервые кровь он пил и все ж доволен был питьем”. Ничего подобного нет ни в одной русской былине» (В. Калугин).

Идеалы русского эпоса больше соответствуют христианским нормам. Между идеалами и жизнью всегда существует дистанция, но народ ориентируется на идеальные нормы и судит себя по ним. Не случайно так плодотворно было принятие христианства: на Руси через век была процветающая православная культура. Православие – религия любви и совести – пробуждало совесть и побуждало к взыскательному нравственному самоконтролю. «Вообще не интерес составляет главную пружину, главную двигательную силу русского народа, а внутреннее нравственное сознание, медленно подготовляющееся в его духовном организме, но всецело охватывающее его, когда настанет время для его внешнего практического обнаружения и осуществления» (Н.Я. Данилевский). Шкалой ценностей и основной жизненной мотивацией русского человека является идеал сам по себе. У западного же человека доминирует достижение индивидуальных жизненных интересов.

Русские в целом грешили меньше европейцев, а каялись больше . При всех исторических испытаниях уровень их общественной нравственности во все века, а временами и уровень правосознания был выше европейского. «Пытка отменена в России тогда, когда она существовала почти во всех судах Европы, когда Франция и Германия говорили об ней без стыда и полагали ее необходимою для отыскания и наказания преступников» (А.С. Хомяков). На Русской земле невозможно представить реестр индульгенций , указывающий, за какие провинности и в каких размерах взимаются штрафы с монахов и монахинь, за какое количество незаконнорожденных детей аббатиса подвергается обложению налогом. На Руси не приходилось сводом законов и денежными штрафами пресекать разврат в монастырях, как это практиковалось в католической Европе. В Италии эпохи Возрождения «священнослужители содержат мясные лавки, кабаки, игорные и публичные дома, так что приходится неоднократно издавать декреты, запрещающие священникам “ради денег делаться сводниками проституток”, но все напрасно. Монахи читают “Декамерон” и предаются оргиям, а в грязных стоках находят детские скелеты как последствия этих оргий. Тогдашние писатели сравнивают монастыри то с разбойничьими вертепами, то с непотребными домами… В церквах пьянствуют и пируют, перед чудотворными иконами развешаны по обету изображения половых органов, исцеленных этими иконами. Францисканские монахи изгоняются из города Реджио за грубые и скандальные нарушения общественной нравственности, позднее за то же из этого же города изгоняются и доминиканские монахи» (А.Ф. Лосев). Ничего близкого не было в русской церковной жизни.

Невозможно представить, чтобы православный митрополит или патриарх предавались таким порокам, какие были распространены в средневековом Ватикане, или вообразить распущенность нравов в высшем духовенстве, распространенную при папском дворе: «Папа Александр VI, будучи кардиналом, имел четырех незаконных детей… а за год до своего вступления на папский престол, уже будучи 60 лет, вступил в сожительство с 17-летней, от которой вскоре имел дочь… Современники сообщают также, что он сожительствовал со своей дочерью Лукрецией, которая также была любовницей своего брата Цезаря, и что эта Лукреция родила ребенка не то от отца, не то от брата. Имели незаконных детей также и папы Пий II, Иннокентий VIII, Юлий II, Павел III; все они – папы-гуманисты, известные покровители возрожденческих искусств и наук» (А.Ф. Лосев).

Увеселительные празднества с отравлениями в виде десерта – обыденное явление при папском дворе. «Нередко по политическим соображениям высшими духовными лицами, кардиналами и епископами, назначаются несовершеннолетние дети» (А.Ф. Лосев).

Еще один пример европейской «цивилизованности». Балтазар Косса, живший в XV веке, в юности был пиратом, разбойником, затем принял духовный сан и, наконец, стал папой Иоанном XIII. О нравственном обращении речи не было, страсть к женщинам в нем не ослабевала. Для увеличения ватиканской казны он установил тарифы на индульгенции: за убийство матери или отца – 1 дукат, за убийство жены – 2 дуката, за жизнь священника – 4, епископа – 9, за прелюбодеяние – 8, а скотоложство – 12 дукатов. Собор епископов вынужден был низложить такого папу, но он все же был оставлен епископом. При всех жестокостях средневековых нравов на Руси подобное невозможно представить. Так же, как немыслима на Руси и европейская распущенность епископата – тайная и явная.

Если таковыми были нравы высшего духовенства, то можно себе представить уровень морали европейского светского общества. «В Риме в 1490 году насчитывалось 6800 проституток, а в Венеции в 1509 году их было 11 тысяч… Неаполитанский король Ферранте (1458–1494)… внушал ужас всем своим современникам. Он сажал своих врагов в клетки, издевался над ними, откармливал их, а затем отрубал их головы и приказывал засаливать их тела… Этот Ферранте отравлял в венецианских церквах чаши со святой водой, чтобы отомстить венецианской сеньории, предательски убивал нередко прямо за своим столом доверившихся ему людей и насильно овладевал женщинами» (А.Ф. Лосев). Подобными описаниями пестрят европейские хроники Возрождения, в то время как в русской истории невозможно обнаружить ничего подобного.

Русским свойственна деликатность к другим и требовательность к себе, самокритичность. «Способность отрешиться на время от почвы, чтоб трезвее и беспристрастнее взглянуть на себя, есть уже сама по себе признак величайшей особенности… В русском человеке видна самая полная способность самой здравой над собой критики, самого трезвого на себя взгляда и отсутствие всякого самовозвышения, вредящего свободе действия» (Ф.М. Достоевский). Самокритичность русских людей нередко бывает гипертрофированной. «Народ наш с беспощадной силой выставляет на вид свои недостатки и пред целым светом готов толковать о своих язвах, беспощадно бичевать самого себя; иногда даже он несправедлив к самому себе – во имя негодующей любви к правде, истине» (Ф.М. Достоевский). С Достоевским солидарен современный автор: «Всякий настоящий русский, если только он не насилует собственной природы, смертельно боится перехвалить свое – и правильно делает, потому что ему это не идет. Нам не дано самоутверждаться – ни индивидуально, ни национально – с той как бы невинностью, как бы чистой совестью, с тем отсутствием сомнений и проблем, как это удается порой другим. Но русские эксцессы самоиронии, “самоедства”, отлично известные из всего опыта нашей культуры, тоже опасное искушение» (С.С. Аверинцев).

Многие «чудовищные» факты русской истории являются таковыми потому, что так их оценило нравственное чувство народа и такую их оценку сохранила народная память. В Европе было больше злодеяний, но там они не воспринимались как что-то из ряда вон выходящее. Можно представить, какую мораль внедряла святая инквизиция: «Секретность расследования дел еретиков, почти полное отсутствие каких-нибудь точно соблюдаемых правил судопроизводства, беспощадное отношение к подсудимым, конфискация имущества подсудимых и их родственников, пытки и жесточайшие наказания вплоть до сожжения на костре, полная неподчиненность не только светским, но даже и церковным правителям, фантастические преувеличения совершенных преступлений, которые никогда не совершались, крайняя мнительность и придирчивость инквизиторов, их патологическая подозрительность – все это раз навсегда заклеймило инквизиционные суды эпохи Ренессанса» (А.Ф. Лосев).

В 1568 году инквизиция осудила на смерть большинство жителей Нидерландов. Примерно в это же время саксонский судья Карпцоф казнил в Саксонии 20 тысяч человек. За 150 лет до конца XVI века в Испании, Италии и Германии было сожжено 30 тысяч ведьм. В «гуманной» и «просвещенной» Европе такие явления были сплошь и рядом, при этом европейцы считали себя наиболее просвещенными и гуманными – с как бы невинностью, как бы чистой совестью, с отсутствием сомнений и проблем. «При самом жестоком царе Иване IV, как точно установлено новейшими исследованиями, в России было казнено от трех до четырех тысяч человек, а при короле Генрихе VIII, правившем в Англии (1509–1547)… только за “бродяжничество” было повешено 72 тысячи согнанных с земли в ходе так называемых “огораживаний” крестьян» (В.В. Кожинов). Для русского исторического нравственного самосознания Грозный явился тираном, в европейской истории Генрих VIII действовал по закону. Непредвзятый взгляд западного ученого вынуждает прийти к выводам, что на Руси «распущенность была, по меньшей мере, частично, западной природы. Если говорить о водке и венерических болезнях, двух главных проклятиях России в конце XV и начале XVI веков, то они представляются сомнительным наследием, которое итальянский Ренессанс завещал молодой России» (Д.Х. Биллингтон).

В XVIII веке в России на несколько десятилетий была отменена смертная казнь. Вот как заканчивается столетие в просвещенной Франции: «Гильотина и “рота Марата” в вязаных колпаках работают без отдыха, гильотинируют маленьких детей и стариков… Революционный трибунал и военная комиссия, находящиеся там, гильотинируют, расстреливают… в канавах площади Терро течет кровь; Рона несет обезглавленные трупы… 12 тысяч каменщиков вытребованы из окрестностей, чтобы срыть Тулон с лица земли… 90 священников были утоплены депутатом Каррье в Лувре… Женщин и мужчин связывают вместе за руки и за ноги и бросают в реку» (Т. Карлейль). Это годы революции, которую французы до сих пор называют «Великой», нравственно оправдывая ее зверства. «В 1826 году в России были повешены пять декабристов, а позднее, в 1848 году, во Франции были расстреляны за бунт против закрытия “национальных мастерских” 11 тысяч (!) из потерявших средства к существованию и потому восставших рабочих» (В.В. Кожинов). На Руси при Иване Грозном и в Смутное время не знали таких массовых зверств, как в Варфоломеевскую ночь во Франции. Но русское сознание и русские летописи адекватно оценивали свои национальные пороки. Эта критическая самооценка некритично воспринималась историками. Отсюда неадекватные представления о жестокости русской истории и гуманности европейской.

Показательна нравственная характеристика проницательного А.С. Пушкина прогрессивной западной цивилизации, в которой сгустились многие типические черты западноевропейского человека: «Несколько глубоких умов в недавнее время занялись исследованием нравов и постановлений американских, и их наблюдения возбудили снова вопросы, которые полагали давно уже решенными. Уважение к сему новому народу и к его уложению, плоду новейшего просвещения, сильно поколебалось. С изумлением увидели демократию в ее отвратительном цинизме, в ее жестоких предрассудках, в ее нестерпимом тиранстве. Все благородное, бескорыстное, все возвышающее душу человеческую – подавлено неумолимым эгоизмом и страстью к довольству (comfort); большинство, нагло притесняющее общество; рабство негров посреди образованности и свободы; родословные гонения в народе, не имеющем дворянства; со стороны избирателей алчность и зависть; со стороны управляющих робость и подобострастие; талант, из уважения к равенству, принужденный к добровольному остракизму; богач, надевающий оборванный кафтан, дабы на улице не оскорбить надменной нищеты, им втайне презираемой; такова картина Американских Штатов, недавно выставленная перед нами».

Размышления о состоянии человеческой нравственности приводят к грустной гипотезе. В каждом обществе и народе достаточно стабильным остается соотношение человеческих типов, выражающих уровень нравственно-духовного преображения:

1) полноценная, духовно преображенная личность;
2) нравственно просвещенный человек;
3) индивидуалистическая эгоистическая самость;
4) звериная самость.

1. Во все времена во всяком обществе остается в меньшинстве количество людей подлинно совестливых , собственно нравственных , способных мотивировать свое поведение и отношение к окружающим совестью как повелевающей силой души – Божией силой . Свободное самоопределение духовно преображенной личности проявляется в спонтанной органичной любви, доброте, милосердии, долге, которые можно искоренить только с уничтожением самого человека. При невыносимых страданиях развоплощаются достойнейшие и сильнейшие, только единичные герои и праведники в любых обстоятельствах предпочитали гибель потере Божественного достоинства человека. В жизни христианских подвижников и праведников доминировало свободное самоопределение на Божественный призыв Нагорной проповеди. Собственно, со-весть означает сопричастие вести Божией, совесть – это голос Божий в человеческой душе. Праведники были маяками, на которые ориентировалось и светом которых подпитывалось нравственное чувство людей.

2. Меньшая часть человеческого сообщества в обыденных и в экстремальных ситуациях руководствуется внутренним тяготением к добру. У нее чувство стыда , в котором выражается понимание своего несоответствия нравственным нормам, является более сильным (чем голос совести ) нравственным императивом. Для людей с нравственной регуляцией важно наличие традиций, являющихся носителем системы ценностей, ибо их самоопределение нуждается в духовных авторитетах, попрание которых влечет за собой нравственную деградацию и людей достойных.

Малая часть духовных и нравственных пассионариев медленно прирастает в человечестве, в чем, очевидно, и состоит смысл истории. Рост и свободное самоопределение человеческой личности нуждается в защите общественными институтами.

3. Большинство людей руководствуется чувством страха перед авторитетом либо страхом наказания больше, чем голосом совести или чувством стыда. Оно тяготеет ко внешним повелениям со стороны признанного авторитета, нуждается в правовой регуляции, ибо в бесконтрольной ситуации склонно к проявлениям индивидуалистического эгоизма вплоть до агрессии. Авторитетные традиции повелевают гипнозом сакральности, государственный авторитет устанавливает и охраняет границы дозволенного, сковывая хаос и агрессию. Многие люди не творят зла потому, что боятся наказания – на небе или на земле. Персонификация на уровне человеческого индивидуализма – это потенция человечности, плацдарм человеческого бытия, на котором идет битва за вочеловечение эгоистической самости . Из первой точки в человеческом бытии предстоит тяжелейшими усилиями прорастить человеческую индивидуальность, дающую основания для взращивания человеческой личности.

4. Малочисленную часть общества, склонную к патологически агрессивному самоутверждению, не способна обуздать угроза наказания, чем объясняется неуничтожимость преступности. Черный осадок человечества для сохранения человеческого облика нуждается в регуляции принуждением и насилием . Эти недочеловеки по своим душевным качествам ближе к самоутверждающейся животной самости в облике человека.

Таким образом, большинство людей потенциально готовы преступить нравственный императив, если отсутствуют внешнее повеление и авторитетный контроль. При девальвировании или разрушении традиционного жизненного уклада и государственных институтов, распадении порядка многие вполне добропорядочные люди звереют, становятся ворами, садистами и убийцами. Поэтому самая свирепая диктатура оказывается меньшим злом, чем социальный хаос. Таким образом, локальное зло (государственное насилие) слабее зла тотального, в которое впадает общество при социальных потрясениях и разрушении традиционных общественных институтов.

Линия разделения добра и зла проходит не между людьми, а по сердцам человеческим, душа человека и является полем битвы дьявола с Богом. Поэтому нет и не может быть извечно предопределенных праведников и преступников, каждая душа наделена Творцом возможностями для спасения. Но это – в измерении вечности, в пределах же земной жизни мы можем констатировать, что совесть – искра Божия – во многих душах заглушена или слабо проявлена и нуждается во внешнем пробуждении либо благотворном подкреплении.

Историческое сравнение дает основания утверждать, что в русском народе часть людей, изначально духовно и нравственно ориентированных , во все времена была большей, нежели у европейских народов. Если мораль – это общепринятые в конкретном обществе нормы общественных взаимоотношений, а нравственность – нормы и мотивы личного поведения людей, то западноевропейское общество и человек более моралистичны, а русское общество и человек более нравственны. В русской культуре индивидуальный человек является носителем духовных ценностей и нравственности больше, чем общественные институты и нормы, в западноевропейской же культуре наоборот. На Руси высшим носителем идеала является святой, то есть живой человек, в западноевропейской цивилизации общественные ценности диктуют облик человека, его образ жизни и поведения. Поэтому Европа больше нуждалась в наращивании традиций права и государственных институтов (даже Церковь там во многом является инстанцией юридической, а не духовной регуляции), которые позволяли сковывать демонический хаос и агрессию в человеке. Попрание общественных институтов приводили в Европе к невиданным для Руси-России массовым злодеяниям. Под покровом упорядоченности у европейского человека шевелится больший хаос, чем у русского. На Руси во все века было множество праведников – светильников жизни, облагораживающих духовный и нравственный климат эпохи. Государственные и общественные институты были носителями более нравственного, нежели правового авторитета, поэтому на Руси – не в силе Бог, а в правде . Это проявления характера сильного и доброго: «Русский человек способен выносить страдание лучше западного, и вместе с тем он исключительно чувствителен к страданию, он более сострадателен, чем человек западный» (Н.А. Бердяев).

Отсутствие серединной культуры и стремление жить в мире сем по мерам не от мира сего превращали доброделание на Руси в неформальное. Русский человек не законник. Моральное повеление воспринималось не по букве, а по духу, не как формальный императив , а как призыв сердца. Добро и зло на Руси были больше духовными, чем юридическими категориями. Русский творит добро не по долгу и требованиям нравственного закона, а по любви и естественному тяготению к добру : не потому, что так поступать до лжно, а потому, что иначе поступить не может – так велит сердце. Не случайно в русском языке слова «праведность» и «правда» – одного корня. «Русская добродетель – это добродетель сердца и совести . Здесь все основано не на моральной рефлексии, не на “проклятом долге и обязанности”, не на принудительной дисциплине или страхе греховности, а скорее на свободной доброте и на несколько мечтательном , порою сердечном созерцании . Сердечная доброта, сострадание, дух самопожертвования и определенное стремление к совершенству играют здесь решающую роль» (И.А. Ильин). Молодая среди христианских народов русская душа не сформировала еще внутренней императивной ограды от зла . Охраняет ее от злых стихий традиционный жизненный уклад, но при внешней защите не устоялась система внутренних норм и критериев. Отсюда русский человек меньше, чем западный человек, нуждается в формальном повелении для доброделания, но ему крайне необходима ограда традиционных ценностей для защиты от зла и соблазнов.

И в этом отличие русского человека от западноевропейского. «Европа не знает нас… потому, что ей чуждо славяно-русское созерцание мира, природы и человека. Западноевропейское человечество движется волею и рассудком. Русский человек живет прежде всего сердцем и воображением и лишь потом волею и умом. Поэтому средний европеец стыдится искренности, совести и доброты как “глупости”; русский человек, наоборот, ждет от человека прежде всего доброты, совести и искренности. Европейское правосознание формально, черство и уравнительно; русское – бесформенно, добродушно и справедливо. Европеец, воспитанный Римом, презирает про себя другие народы (и европейские тоже) и желает властвовать над ними; зато требует внутри государства формальной “свободы” и формальной “демократии”. Русский человек всегда наслаждался естественной свободой своего пространства… Он всегда “удивлялся” другим народам, добродушно с ними уживался и ненавидел только вторгающихся поработителей, он ценил свободу духа выше формальной правовой свободы. Из всего этого выросло глубокое различие между западной и восточно-русской культурой. У нас вся культура – иная, своя, притом потому, что у нас иной, особый духовный уклад. У нас совсем иные храмы, иное богослужение, иная доброта, иная храбрость, иной семейный уклад; у нас совсем другая литература, другая музыка, театр, живопись, танец; не такая наука, не такая медицина, не такой суд, не такое отношение к преступлению, не такое чувство ранга, не такое отношение к нашим героям, гениям и царям. И притом наша душа открыта для западной культуры: мы ее видим, изучаем, знаем, и если есть чему, то учимся у нее… У нас есть дар вчувствования и перевоплощения. У европейцев этого дара нет. Они понимают только то, что на них похоже, но и то искажая все на свой лад. Для них русское инородно, беспокойно, чуждо, странно, непривлекательно» (И.А. Ильин).

О милосердии и справедливости русского человека свидетельствует добрососедское отношение к народам присоединенных территорий. Русский народ творил несравненно меньше злодеяний, чем просвещенные европейцы на завоеванных землях. В национальной психологии было некое сдерживающее нравственное начало. Русскому образованному обществу было стыдно за «притеснение национальных окраин», в то время как никакому европейскому обществу никогда не было стыдно за то, что натворили европейцы на нескольких материках. Нравственная взыскательность к себе проявлялась в том, что русский народ не подчеркивал своего нравственного превосходства. На Руси редки нравственная гордыня и самоуспокоенность. Критика Запада – славянофилами, например, – проходила по совершенно другим линиям. Русь в восприятии русского человека – это не царство праведников, а хранительница правды: мы не лучше других, но во многом больше других различаем добро и зло .

Православие воспитывало в русском народе духовную свободу , открытость и отзывчивость , терпимость : «Максимальная в истории человечества расовая и классовая, религиозная и просто терпимость» (И.Л. Солоневич). Многие мыслители описывали эти русские черты характера. «Русским присущи открытость другим культурам, терпимость, стремление понять и принять инакодумающего и инаковерующего. Ужиться с ним… Отсюда характерная черта, подмеченная Достоевским, – “всемирная отзывчивость”, то есть способность откликнуться на чужую беду, пережить ее как свою, помочь, порадоваться радости другого, принять его в свою среду, перевоплотиться самому» (А.В. Гулыга). В отношении к другим сказывалась русская всечеловечность. «Русская душа… гений народа русского, может быть, наиболее способны из всех народов вместить в себя идею всечеловеческого единения, братской любви, трезвого взгляда, прощающего враждебное, различающего и извиняющего несходное, снимающего противоречия» (Ф.М. Достоевский).

Народ выстраивал свою жизнь по зову сердца, а не по внешнему повелению: «Русскому свойственна внутренняя свобода, для него не существует искусственно придуманных запретов. Он живет без усилий, “в нем бьется жизнь”. Он чересчур эмоционален и экспансивен, в большинстве случаев весьма общителен, участлив, дружелюбен, снисходителен и совсем по-особому гостеприимен. Его любезность не придумана, не церемонна, не фальшива; напротив, она непосредственна, изобретательна, импровизационна, легко переходит в деликатное, нежное чувство» (И.А. Ильин). Подобные качества способствовали гармоничному общежитию со множеством народов. «Готовность к прощению опять-таки раскрывает в себе русское предназначение к свободе. Прощающий избавляется от обиды, ему нанесенной. Тем самым он не только освобождает грешника от бремени его вины, но и себя – от гнета ненависти к нему, тогда как месть продолжает связывать мстителя с преступником и лишает его возможности самоопределения. Идея всепрощающей любви неразрывно связана со свободой, идея отмщающего права – с зависимостью» (В. Шубарт).

Характер большого народа проявляется в универсализме мышления и оценок, в глобализме исторический деяний, в интернационализме , выражающем русскую соборность , при этом всегда и всеми силами защищалось свое, национальное. Для русских не характерны ксенофобские настроения, о чем свидетельствуют пронизанная заимствованиями русская культура, многонациональная жизнь столиц, множество представителей инородцев в российской власти во все века. Подобное невозможно представить в европейских странах. Интернационализм и космополитизм американской цивилизации выстроены на костях несогласных. Русская цивилизация строилась соборно, совместно со всеми народами Евразийского континента.

От природы сильный, выносливый, динамичный народ был наделен удивительной выживаемостью . На силе духа основывались и знаменитое русское долготерпение , и терпимость к другим:

Подвиг есть и в сраженье,
Подвиг есть и в борьбе;
Высший подвиг в терпенье,
Любви и мольбе.

(А.С. Хомяков)

Под непрерывными нашествиями со всех сторон, в невероятно суровых климатических и геополитических условиях русский народ колонизировал огромные территории, не истребив, не поработив, не ограбив и не перекрестив насильственно ни один народ. «На базе империи Российской никто из русских народов не заработал ничего. Ни копейки. Даже и русское дворянство, в значительной степени игравшее роль организаторов империи, не получило ничего : ни в Сибири, ни на Кавказе, ни в Финляндии, ни в Польше. Для русского мужика не было отнято ни одного клочка земли: ни от финнов, ни от поляков, ни от грузин» (И.Л. Солоневич). Колониальная политика западноевропейских народов искоренила аборигенов трех материков, превратила в рабов население огромной Африки (оставшихся крестили огнем и мечом), и неизменно метрополии богатели за счет колоний. Ибо у западноевропейских народов, по признанию О. Шпенглера, преобладали «фаустовский инстинкт… требующий пространства для собственной деятельности, воля к власти, также и в области нравственного, стремление придать своей морали всеобщее значение, принудить человечество подчиниться ей, желание всякую иную мораль переиначить, преодолеть, уничтожить… Кто иначе думает, чувствует, желает, тот дурен, отступник, тот враг. С ним надо бороться без пощады».

Русский народ, ведя не только оборонительные войны, присоединяя, как и все большие народы, большие территории, нигде не обращался с завоеванными, как европейцы. От европейских завоеваний лучше жилось европейским народам, ограбление колоний обогащало метрополии. Русский народ не грабил ни Сибирь, ни Среднюю Азию, ни Кавказ, ни Прибалтику. Россия до 1917 года сохранила каждый народ, в нее вошедший. Она была их защитницей, обеспечивала им право на землю, собственность, на веру, обычаи, культуру. Россия никогда не была националистическим государством, она принадлежала одновременно всем в ней живущим. Русский народ имел только одно «преимущество» – нести бремя государственного строительства. В результате было создано уникальное в мировой истории государство: «Империя – это, действительно, “мир” – настоящая империя. Ибо империя есть сообщество народов, уживающихся вместе. Это есть школа воспитания человеческих чувств, так слабо представленных в человеческой истории. Это есть общность. Это есть отсутствие границ, таможен, перегородок, провинциализма, феодальных войн и феодальной психологии… Русская империя была благом, она заменила и на Кавказе, и в Средней Азии, и в десятках других мест бесконечную и бессмысленную войну всех против всех таким государственным порядком, какого и сейчас нигде в мире больше нет. И если в дружинах первых киевских князей были и торки, и берендеи, то у престола русских императоров были и поляки, и немцы, и армяне, и татары. И ни один народец в России не третировался так, как в США третировались негры или в Южной Азии – индусы. И ни одна окраина России не подвергалась такому обращению, какому подвергалась Ирландия» (И.Л. Солоневич).

Русская колонизация принципиально отличается от европейской. Никакие внешние обстоятельства не мешали русским вести себя на присоединенных территориях, как европейцы. Кавказцы защищались так же свирепо, как индейцы Северной Америки, Средняя Азия обладала богатствами, как государства инков и ацтеков в Южной Америке, народы Сибири отличались низким уровнем цивилизации, как аборигены Австралии, но нигде эти схожие обстоятельства не смогли заставить русских вести себя по-европейски. Необходимо признать очевидный факт, который мешает признать русская гиперсамокритичность и внешняя необъективность: русский народ в аналогичных с европейскими обстоятельствах вел себя далеко не аналогичным образом и проявил несравненную человечность, терпимость, доброту. «Политическая история мира есть история крови, грязи и зверства. Кровью, грязью и зверством пропитана и наша история. Однако и крови, и грязи, и зверства у нас было меньше, чем где бы то ни было в других местах земного шара и в других одновременных точках истории» (И.Л. Солоневич). Русские создавали свою империю, руководствуясь своими жизненными интересами, при этом эти жизненные интересы не противостояли другим народам, поэтому это было государство для всех народов, его населяющих. «Я отстаиваю идею русского империализма, то есть идею построения великого и многонационального “содружества наций”… Всякий великий народ есть народ империалистический, ибо всякий хочет построить империю и всякий хочет построить ее на свой образец: немцы – на основах расовой дисциплины, англичане – на базе коммерческого расчета, американцы – на своих деловых методах, римляне строили на основе права, мы строим на основе Православия» (И.Л. Солоневич). Неоспоримые исторические факты говорят о высокой степени духовности русского характера. Все его нравственные достоинства были проявлением глубинной бытийной ориентации народа-созидателя: «Наша история есть история того, как дух покоряет материю, а история США есть история того, как материя покоряет дух» (И.Л. Солоневич).

Русская покаянность извращается в западном общественном мнении. В русской образованной публике распространено самообвинение: мы угнетаем национальные окраины , в Европе договаривают: Россия повинна в азиатском деспотизме .

(I)Русская классическая литература - это не просто «литература первого класса» и не литература как бы «образцовая», ставшая классически безупречной благодаря своим высоким чисто литературным достоинствам. (2)Все эти достоинства, конечно, есть в русской классической лите¬атуре, но это далеко не всё. (З)Эта литература обладает своим особым лицом, индивидуальностью, характерными дня неё признаками. (4)И я бы прежде всего отметил, что творцами русской классической литературы выступали авторы, обладавшие огромной общественной ответственностью. (5)Русская классическая литература не развлекательная, хотя увлекательность ей свойственна в высокой мере. (6)Эта увлекательность особого свойства: она определяется предложением читателю решать сложные нравственные и общественные проблемы - решать вместе, и aвтору и читателям. (7)Лучшие произведения русской классической литературы никогда не предлагают читателям готовых ответов на поставленные общественно ¬нравственные вопросы. (8)Авторы не морализируют, а как бы обращаются к читателям: «3адумайтесь!», «Решите сами!», «Смотрите, что происходит в жизни!», «Не прячьтесь от ответственности за всё и за всех!». (9)Поэтому ответы на вопросы даются автором вместе с читателями. (10)Русская классическая литература - это грандиозный диалог с народом, с его интеллигенцией в первую очередь. (11)Это обращение к совести читателей. . (12)Нравственно-общественные вопросы, с которыми русская классическая литература обращается к читателям, не временные, не сиюминутные, хотя они и имели особое значение для своего времени. (IЗ)Благодаря своей вечности вопросы эти имели такое большое значение для нас и будут его иметь для всех последующих поколений. (14)Русская классическая литература вечно живая, она не становится историей, историей литературы только. (15)Она беседует с нами, её беседа увлекательна, возвышает нас и эстетически, и этически, дела¬ет нас мудрее, преумножает нашу жизненную опытность, позволяет нам пережить вместе с её героями десять жизней, испытать опыт многих поколений и применить его в своей собственной жизни. (16)Она даёт нам возможность испытать счастье жить не только «за себя», но и за многих других - за «униженных и оскорбленных», за «маленьких людей», за безвестных героев и за моральное торжество высших человеческих качеств... (17)Истоки этого гуманизма русской литературы - в её многовековом развитии, когда литература становилась иногда единственным голосом совести, единственной силой, определявшей национальное самосознание русского народа, - литература и близкий ей фольклор. (18)Это было в пору феодальной раздробленности, в пору чужеземного ига, когда литература, русский язык были единственными связующими народ силами. (19)Мы ничего не должны растерять из нашего великого наследия. (20)Книжное чтение и почитание книжное должно сохранить и для нас, и для будущих поколений своё высокое назначение, своё высокое место в нашей жизни, в формировании наших жизненных позиций, в выборе этических и эстетических ценностей, в том, чтобы не дать замусорить наше сознание различного рода «чтивом» и бессодержательной, чисто развлекательной безвкусицей. (21)Суть прогресса в литературе состоит в расширении эстетических и идейных возможностей литературы, создающихся в результате эстетического накопления, накопления всяческого опыта литературы и расширения её «памяти». (Д. Лихачёв)
1. Какое утверждение противоречит точке зрения автора? 1) Русская классическая литература стала фактом истории. 2) Увлекательность свойственна русской литературе. 3) Нравственно-общественные вопросы русской литературы вневременные. 4) В определённые исторические периоды русская литература была единственной силой, определяющей национальное самосознание русского народа. 2. Определите стиль и тип текста. 1) художественный стиль; рассуждение 2) научный стиль; описание 3) публицистический стиль с элементами научно-популярного; рассуждение 4) научно-популярный стиль; рассуждение 3. Какое слово содержит пренебрежительную оценку выражаемого им явленин? 1) замусорить 2) чтиво 3) морализировать 4) безвкусица 4. Каким способом образовано слово безупречная в предложении 1? 5. Какой частью речи является слово благодаря (предложение 13)? 6. Из предложений 14 - 16 выпишите словосочетание(-я) с определительными отношениями, зависимое слово которого(-ых) связано с главным по типу примыкания. 7. Определите, каким членом предложения является инфинитив пережить (предложение 15). 1) сказуемое 2) дополнение 3) определение 4) обстоятельство 8. Среди предложений 17- 21 найдите предложение с обособленным определением, имеющим однородные члены. Напишите номер этого предложения. 9. Среди предложений 1 - 15 найдите сложноподчинённые предложения с придаточным уступительным. Напишите номера этих предложений. В7. Среди предложений 1 - 10 найдите предложение, которое связа¬но с предыдущим при помощи лексического повтора, местоимений.и вводного слова. Напишите номер этого предложения. (l)Kaкoe же зеркало жизни наш язык! (2)Нет, он поистине слпорой в безобраз

Нравственные вопросы на страницах русской классической литературы

Гущина Т.В.,

учитель русского языка и литературы

ГБОУ НПО №35

Чтение русской классической литературы можно считать средством нравственного воспитания людей, в первую очередь молодёжи. Во всяком случае, русские писатели XIX века видели в своём труде высокую миссию. «В наше время, когда человеческое общество выходит из детства и заметно зреет, когда наука, ремёсла, промышленность – делают серьёзные шаги, искусство отставать от них не может. Оно имеет тоже серьёзную задачу – это довершать воспитание и совершенствовать человека», - утверждал И.А.Гончаров. «Общественное значение писателя (а какое же и может быть у него иное значение?) в том именно и заключается, чтобы пролить луч света на всякого рода нравственные и умственные неурядицы, чтоб освежить всякого рода духоты веяньем идеала», - считал Н.М.Салтыков-Щедрин.

Значение постановки нравственных вопросов в произведениях русских писателей XIX века не потеряно и сегодня, т.к. многие из вечных вопросов по-прежнему возникают в головах современных молодых людей, а классическая литература предлагает ответы на них, иногда в отличие от окружающей действительности. Кроме того, русская классическая литература обладает удивительной способностью – называть вещи своими именами: добро – добром, а зло – злом, что помогает людям ориентироваться в нравственных понятиях в современном мире.

А как трактуется само слово «нравственность» в современном русском языке? Толковый словарь Ожегова предлагает следующее определение этого слова: «Нравственность – внутренние духовные качества, которыми руководствуется человек, этические нормы; правила поведения, определяемые этими качествами». Любопытно, что один современный молодой человек дал следующее определение нравственности: «Что-то эфемерное, чего в жизни не бывает».

Прежде всего, обратим внимание на произведения, в которых молодой герой подвергает сомнению правила, внушаемые ему старшим поколением. Так, например, Александр Андреич Чацкий из комедии А. С. Грибоедова «Горе от ума» отвергает правила жизни московского общества, критикуя её безнравственные стороны. «Служить бы рад, прислуживаться тошно», «Прямой был век покорности и страха», «Я езжу к женщинам, но только не за этим», «Когда в делах – я от веселий прячусь, когда дурачатся – дурачусь, а смешивать два эти ремесла есть тьма искусников, я не из их числа» и другие высказывания Чацкого раскрывают перед читателями образ положительно умного, как сказал Пушкин, героя, не побоявшегося пойти не на компромисс, а на конфликт с целым обществом, отстаивая свои нравственные убеждения, и оставшегося в одиночестве. Чацкий – настоящий герой.

В романе И.С.Тургенева «Отцы и дети» показано столкновение людей не только разного возраста, но и разных сословий. У каждого из них: аристократа П.П.Кирсанова и разночинца Е.В.Базарова – есть своя правда. Конечно, в отрицании культуры, созданной дворянами, Базаров заходит слишком далеко, ведь он нигилист. Но Базаров способен признать свои ошибки.

Но только в романе Ф.М.Достоевского «Преступление и наказание» ставится под сомнение сама необходимость нравственных законов жизни.

Во-первых, нам показывают вопиющие своей безнравственностью картины жизни русского общества.Это прежде всего картины потрясающей нищеты. Например, такие: «Нестерпимая же вонь из распивочных, которых в этой части города особенное множество, и пьяные, поминутно попадавшиеся, несмотря на буднее время, довершили отвратительный и грустный колорит картины». О нищете свидетельствует и внешний вид героя: «Он был до того худо одет, что иной, даже и привычный человек, посовестился бы днём выходить в таких лохмотьях на улицу. Впрочем, квартал был таков, что костюмом здесь было трудно кого-нибудь удивить». Жильё персонажей романа также поражает убогостью: «Эта была крошечная клетушка, шагов в шесть длиной, имевшая самый жалкий вид с своими жёлтенькими пыльными и всюду отставшими от стены обоями, и до того низкая, что чуть-чуть высокому человеку становилось в ней жутко, и всё казалось, что вот-вот стукнешься головой о потолок».

На что живут герои романа Достоевского? Порой их способ добыть пропитание (о большем и мечтать-то не приходится!) ужасен. Так, семейство Мармеладовых пользуется средствами, добытыми Соней. «Ай да Соня! Какой колодезь, однако ж, сумели выкопать и пользуются! Вот ведь пользуются же! И привыкли. Поплакали и привыкли. Ко всему-то подлец-человек привыкает»!, - восклицает Раскольников.

Получается, что сама обстановка, «среда», толкает людей на безнравственные поступки. И возникают опасные мысли в головах молодых людей, например вопрос: а есть ли в жизни нравственность?

Ну, а коли я соврал, - воскликнул он (Раскольников) вдруг невольно, - коли действительно не подлец человек, весь вообще, весь род; то есть человеческий, то значит, что остальное всё – предрассудки, одни только страхи напущенные, и нет никаких преград, и так тому и следует быть!

«Если бы были у нас науки, то медики, юристы, философы могли бы сделать над Петербургом драгоценнейшие исследования, каждый по своей специальности. Редко где найдётся столько мрачных, резких и странных влияний на душу человека, как в Петербурге. Чего стоят одни климатические влияния»! – говорит Свидригайлов.

Не один Раскольников предаётся опасным мыслям. Например, в трактире он становится свидетелем разговора одного студента с молодым офицером.

Позволь, я тебе серьёзный вопрос задать хочу, - загорячился студент, - я сейчас, конечно, пошутил, но смотри: с одной стороны, глупая, бессмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому не нужная и, напротив, всем вредная, которая сама не знает, для чего живёт, и которая завтра же сама собой умрёт. Понимаешь? Понимаешь?...

Слушай дальше. С другой стороны, молодые, свежие силы, пропадающие даром без поддержки, и это тысячами, и это всюду! Сто, тысячу дел и начинаний, которые можно устроить и поправить на старухины деньги, обречённые в монастырь!... Убей её и возьми её деньги, с тем чтобы с их помощью посвятить себя на служение всему человечеству и общему делу: как ты думаешь, не загладится ли одно крошечное преступленьице тысячами добрых дел? За одну жизнь – тысячи жизней, спасённых от гниения и разложения. Одна смерть и сто жизней взамен – да ведь тут арифметика! Да и что значит на общих весах жизнь этой чахоточной, глупой и злой старушонки? Не более как жизнь вши, таракана, да и того не стоит, потому что старушонка вредна. Она чужую жизнь заедает.

Хочется обратить внимание на лексику данного высказывания, точнее, как выбор слов демонстрирует чудовищную путаницу в голове персонажа: «крошечное преступленьице» (даже не преступленье, а преступленьице - убийство человека!); «одна смерть и сто жизней» становятся предметом арифметики, а жизнь человека, пусть «чахоточной, глупой и злой старушонки», равняется « жизни вши, таракана». Поразительно, но определения «чахоточной, глупой и злой» равняются обвинению, а жалости не вызывают.

Раскольников оправдывает преступление во имя великой цели: «По-моему, если бы Кеплеровы и Ньютоновы открытия, вследствие каких-нибудь комбинаций, никоим образом не могли бы стать известными людям иначе как с пожертвованием жизни одного, десяти, ста и так далее человек, мешавших бы этому открытию или ставших бы на пути как препятствие, то Ньютон имел бы право, и даже был бы обязан…устранить этих десять или сто человек, чтобы сделать известными свои открытия всему человечеству».

Такие и подобные им мысли рождают в голове Раскольникова теорию о неравенстве людей: «Я только в главную мысль мою верю. Она именно состоит в том, что люди, по закону природы, разделяются вообще на два разряда, на низших (обыкновенных), т.е., так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, т.е. имеющих дар или талант сказать в среде своей новое слово». Эти чудовищные мысли и толкают Раскольникова на убийство: «Я догадался тогда, Соня, … что власть даётся только тому, кто посмеет наклониться и взять её. Тут одно только, одно: стоит только посметь!... я…я захотел осмелиться и убил…»

Крайне важно, что в романе «Преступление и наказание» не только изображены стороны жизни русского общества, но и даётся их оценка. Во-первых, пересказ теории Раскольникова Порфирием Петровичем обнажает ненормальность подобных идей: «Всё дело в том, что ихней статье все люди как-то разделяются на «обыкновенных» и «необыкновенных». Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права преступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные». Во-вторых, показательна реакция Разумихина на рассуждение Раскольникова: «Как? Что такое? Право на преступление? Но ведь не потому, что «заела среда»? – с каким-то даже испугом осведомился Разумихин. В-третьих, Порфирий Петрович своими вопросами показывает, что эта теория противоречит христианским понятиям.

Так вы всё-таки верите же в Новый Иерусалим?

Верую, - твёрдо отвечал Раскольников…

И-и-и в бога веруете?...

Верую, - повторил Раскольников.

И-и в воскресение Лазаря веруете?

Ве-верую. Зачем вам всё это?

Буквально веруете?

Буквально.

Это же доказывают Раскольникову Разумихин и Соня. «Ведь это разрешение крови по совести это…это, по-моему, страшнее, чем бы официальное разрешение кровь проливать, законное…»- говорит Разумихин. «От бога вы отошли. И вас бог поразил, дьяволу предал!» – восклицает Соня. Верную оценку происшедшего даёт Порфирий Петрович, говоря: «ваше преступление вроде помрачения какого-то представится, потому, по совести, оно помрачение и есть».

Тему помрачения в результате отказа от традиционных норм поведения продолжают и другие произведения. Например, завязкой романа М.А.Булгакова «Мастер и Маргарита» можно считать эпизод, в котором Иван Бездомный и Берлиоз обсуждают антирелигиозную поэму Бездомного, в том числе фразу Берлиоза «Да, мы не верим в Бога, но об этом можно говорить совершенно свободно». Не верим в Бога – значит, не верим в божьи законы. Всё, происходящее в книге, является результатом этого отрицания.

Художественные произведения русской классической литературы – пища для ума и сердца. Они подталкивают своих читателей к размышлениям на самые важные темы, сравнивать прежние времена и современность, одним словом, думать. Остаётся только надеяться, что молодые читатели станут больше обращаться к классике.

Список литературы

1. Русские писатели XIX века о своих произведениях. Хрестоматия историко-литературных материалов. Составитель И.Е.Каплан. Новая школа, М., 1995. Стр.69
2. Русские писатели XIX века о своих произведениях. Хрестоматия историко-литературных материалов. Составитель И.Е.Каплан. Новая школа, М., 1995. Стр.126

Пейзаж – общий вид местности.

Повесть – жанр повествовательной литературы.

Публицистика – вид литературы и журналистики, освещающий вопросы политики и общественной жизни.

Рассказ – повествовательное произведение небольшого размера.

Репутация – общее мнение о ком – либо.

Скульптура – 1. Искусство создания объемных художественных произведений путем резьбы, лепки и отливки, ковки, чеканки. 2. Произведения такого искусства. Скульптура может быть станковой (статуи, портреты, жанровые сцены) и монументальной (памятники, декоративная скульптура в садах и парках, рельефы на зданиях, мемориальные ансамбли).

Сравнение – слово или выражение, содержащие уподобление одного предмета другому.

Эпиграф – цитаты, помещаемые перед текстом, раскрывающие художественный замысел автора.

Эпистолярная форма – письмо, послание.

Эпитет – определение, придающее выражению образность и эмоциональность.

Приложение

Д. С. Лихачев «Земля - наш дом»

Когда-то (примерно десятка два лет на­зад) мне пришел в голову такой образ: Земля - наш крошечный дом, летящий в безмерно большом пространстве. По­том я обнаружил, что этот образ одно­временно со мной пришел самостоятельно в голову де­сяткам публицистов.

Он настолько очевиден, что уже рождается избитым, шаблонным, хотя от этого и не теряет в своей силе и убе­дительности.

Дом наш!

Но ведь Земля - дом миллиардов и миллиардов лю­дей, живших до нас!

Это беззащитно летящий в колоссальном пространст­ве музей, собрание сотен тысяч музеев, тесное скопище произведений сотен тысяч гениев (ах, если бы примерно сосчитать, сколько было на земле только одних всеми признанных гениев!).

И не только произведений гениев!

Сколько обычаев, милых традиций.

Сколько всего накоплено, сохранено. Сколько воз­можностей.

Земля вся засыпана бриллиантами, а под ними сколь­ко алмазов, которые еще ждут, что их огранят, сделают бриллиантами.

Это нечто невообразимое по ценности.

И самое главное: второй другой жизни во Вселен­ной нет!

Это можно легко доказать математически.

Нужно было сойтись миллионам почти невероят­ных условий, чтобы создать великую человеческую культуру.

И что там перед этой невероятной ценностью все на­ши национальные амбиции, ссоры, мести личные и го­сударственные («ответные акции»)!

Земной шар буквально «набит» ценностями куль­туры.

Это в миллиарды раз (повторяю - в миллиарды раз) увеличенный, разросшийся во все области духа Эрмитаж.

И эта невероятная общемировая драгоценность не­сется с безумной скоростью в черном пространстве Все­ленной.

Эрмитаж, несущийся в космическом пространстве! Страшно за него.

Прерафаэлиты составили «Список бессмертных», в него включены: Иисус Христос, автор книги Иова, Шекспир, Гомер, Данте, Чосер, Леонардо да Винчи, Гете, Ките, Шелли, Альфред Великий, Ландор, Текке-рей, Вашингтон, Миссис Браунинг, Рафаэль, Патмор, Лонгфелло, автор «Stories after Nature», Теннисон, Боккаччо, Фра Анжелико, Исайя, Фидий, раннеготи-ческие архитекторы, Джибертти, Спенсер, Хогарт, Ко-стюшко, Байрон, Вордсворт, Сервантес, Жанна д"Арк, Колумб, Джорджоне, Тициан, Пуссен, Мильтон, Бэ­кон, Ньютон, По. Все!

Не правда ли, любопытно?

Как было бы хорошо (интересно), если бы такие спи­ски бессмертных составлялись почаще: в разных стра­нах и в разные эпохи.

Для русских того же времени он был бы совсем иной, а в наше время особенно.

Но кто-то бы оставался в этих перечнях неизменным: Шекспир и Данте, например.

А кто-то бы у всех добавлялся: Л.Толстой и Достоев­ский, например, сравнительно с приведенным списком прерафаэлитов.
Д. С. Лихачев «Как плачет Земля»

У Земли, у Вселенной есть своя скорбь, свое горе» Но плачет Земля не слезами - пьяницами, уродами, недоразвитыми детьми, неухоженными, покинутыми стариками, калеками, больными... И еще плачет она без толку вырубленными лесами, обвалами берегов в пе­реполненных слезами Земли водохранилищах, затоплен­ными угодьями, лугами, переставшими лелеять на себе стада и служить человеку сенокосами, асфальтовыми дво­рами с вонючими баками, между которыми играют дети. Стыдливо заволакивают Землю желтые «производст­венные» дымы, кислые дожди, навеки скрывается все живое, занесенное в красные похоронные книги. Стано­вится Земля жалкой «биосферой».

Поэтому берегите молодость до глубокой старости. Цените все хорошее, что приобрели в молодые годы, не растрачивайте богатств молодости. Ничто из приобретенного в молодости не про­ходит бесследно. Привычки, воспитанные в молодости, сохраняются на всю жизнь. Навыки в труде - тоже. Привык к работе – и работа вечно будет доставлять радость. А как это важно для человеческого счастья! Нет несчаст­нее человека ленивого, вечно избегающего тру­да, усилий...

Как в молодости, так и в старости. Хорошие навы­ки молодости облегчат жизнь, дурные - усложнят ее и затруднят.

И еще. Есть русская пословица: «Береги честь смо­лоду». В памяти остаются все поступки, совер­шенные в молодости. Хорошие будут радо­вать, дурные не давать спать!

Д. С. Лихачев «О русской природе»

У природы есть своя культура. Хаос вовсе не естественное состояние природы. Напротив, хаос (если только он вообще существует) - состояние природы противоестественное. В чем же выражается культура природы? Будем говорить о живой природе. Прежде всего, она живет обществом, сообществом. Существуют «растительные ассоциации»: деревья живут не вперемешку, а известные породы совмещаются с другими, но далеко не со всеми. Сосны, на­пример, имеют соседями определенные лишай­ники, мхи, грибы, кусты и т. д. Это знает каж­дый грибник. Известные правила поведения свойственны не только животным (с этим зна­комы все собаководы, кошатники, даже живу­щие вне природы, в городе), но и растениям. Деревья тянутся к солнцу по-разному - ино­гда шапками, чтобы не мешать друг другу, а иногда раскидисто, чтобы прикрывать и беречь другую породу деревьев, начинающую подрастать под их покровом. Под покровом ольхи растет сосна. Сосна вырастает, и тогда отмирает сделавшая свое дело ольха. Я наблюдал этот многолетний процесс под Ленинградом, в Токсове, где во время первой мировой войны были вырублены все сосны и сосновые леса сменились зарослями ольхи, которая затем прилелеяла под своими ветвями молоденькие сосенки. Теперь там снова сосны. Природа по-своему «социальна». «Социальность» ее еще и в том, что она может жить рядом с че­ловеком, соседствовать с ним, если тот в свою очередь социален и интеллектуален сам, бере­жет ее, не наносит ей непоправимого ущерба, не вырубает лесов до конца, не засоряет рек... Русский крестьянин своим многовековым трудом создавал красоту русской природы. Он пахал землю и тем задавал ей определенные габа­риты. Он клал меру своей пашне, проходя по ней с плугом. Рубежи в русской природе со­размерны труду человека и его лошади, его способности пройти с лошадью за сохой или плугом, прежде чем повернуть назад, а потом снова вперед. Приглаживая землю, человек убирал в ней все резкие грани, бугры, камни. Русская природа мягкая, она ухожена крестьянином по-своему. Хождения крестьянина за плугом, сохой, бороной не только создавали «полосыньки» ржи, но ровняли границы леса, формировали его опушки, создавали плавные переходы от леса к полю, от поля к реке. Поэзия преобразования природы трудом пахаря хорошо передана А. Кольцовым в «Песне па­харя», начинающейся понуканием сивки:

Ну! тащися, сивка,

Пашней, десятиной.

Выбелим железо

О сырую землю.

Русский пейзаж в основном создавался усилиями двух великих культур: культуры человека, смягчавшего резкости природы, и культуры природы, в свою очередь смягчавшей все нару­шения равновесия, которые невольно привно­сил в нее человек. Ландшафт создавался, с од­ной стороны, природой, готовой освоить и при­крыть все, что так или иначе нарушил человек, и с другой - человеком, мягчившим землю своим трудом и смягчавшим пейзаж. Обе куль­туры как бы поправляли друг друга и созда­вали ее человечность и приволье.

Природа Восточно-Европейской равнины кроткая, без высоких гор, но и не бессильно плоская, с сетью рек, готовых быть «путями сообще­ния», и с небом, не заслоненным густыми леса­ми, с покатыми холмами и бесконечными, плавно обтекающими все возвышенности дорогами.

И с какою тщательностью гладил человек холмы, спуски и подъемы! Здесь опыт пахаря созда­вал эстетику параллельных линий - линий, идущих в унисон друг с другом и с природой, точно голоса в древнерусских песнопениях. Пахарь укладывал борозду к борозде - как причесывал, как укладывал волосок к волоску. Так кладется в избе бревно к бревну, плаха к плахе, в изгороди - жердь к жерди, а сами выстраиваются в ритмичный ряд над рекой или вдоль дороги - как стадо, вышедшее на водопой.

Поэтому отношения природы и человека - это отношения двух культур, каждая из которых по-своему «социальна», общежительна, обладает своими «правилами поведения». И их встреча строится на своеобразных нравствен­ных основаниях. Обе культуры - плод исто­рического развития, причем развитие челове­ческой культуры совершается под воздействи­ем природы издавна (с тех пор как существует человечество), а развитие природы с ее многомиллионнолетним существованием - сравнительно недавно и не всюду под воздействием человеческой культуры. Одна (культура при-роды) может существовать без другой (человеческой), а другая (человеческая) не может. Но все же в течение многих минувших веков между природой и человеком существовало равновесие. Казалось бы, оно должно было оставлять обе части равными, проходить где-то посередине. Но нет, равновесие всюду свое и всюду на какой-то своей, особой основе, со своею осью. На севере в России было боль­ше «природы», а чем дальше на юг и ближе к степи, тем больше «человека».

Тот, кто бывал в Кижах, видел, вероятно, как вдоль всего острова тянется, точно хребет гигантского животного, каменная гряда. Около этого хребта бежит дорога. Хребет образовывался столетиями. Крестьяне освобождали свои поля от камней - валунов и булыжников - и сваливали их здесь, у дороги. Образовался ухоженный рельеф большого острова. Весь дух этого рельефа пронизан ощущением многовековья. И недаром жила здесь из поколения в поколение семья сказителей Рябининых, от которых записано множество былин.

Пейзаж России на всем ее богатырском пространстве как бы пульсирует, он то разряжается и становится более природным, то сгущается в деревнях, погостах и городах, становится более человеческим. В деревне и в городе продолжается тот же ритм параллельных линий, который начинается с пашни. Борозда к борозде, бревно к бревну, улица к улице. Крупные ритмические деления сочетаются с мелкими, дробными. Одно плав­но переходит к другому. Старый русский город не противостоит природе. Он идет к природе через пригород. «Приго­род» - это слово, как нарочно созданное, что­бы соединить представление о городе и при­роде. Пригород - при городе, но он и при при­роде. Пригород - это деревня с деревьями, с деревянными полудеревенскими домами. Сотни лет назад он прильнул огородами и са­дами к стенам города, к валу и рву, он приль­нул и к окружающим полям и лесам, отобрав от них немного деревьев, немного огородов, не­много воды в свои пруды и колодцы. И все это в приливах и отливах скрытых и явных ритмов - грядок, улиц, домов, бревнышек, плах мостовых и мостиков. Для русских природа всегда была свободой, волей, привольем. Прислушайтесь к языку: погулять на воле, выйти на волю. Воля - это отсутст­вие забот о завтрашнем дне, это беспечность, блаженная погруженность в настоящее. Вспомните у Кольцова:

Ах ты, степь моя,

Степь привольная,

Широко ты, степь,

Пораскинулась,

К морю Черному

Понадвинулась!

У Кольцова тот же восторг перед огромностью приволья.

Широкое пространство всегда владело сердцами русских. Оно выливалось в понятия и пред­ставления, которых нет в других языках. Чем, например, отличается воля от свободы? Тем, что воля вольная - это свобода, соединенная с простором, с ничем не прегражденным пространством. А понятие тоски, напротив, соединено с понятием тесноты, лишением человека пространства. Притеснять человека - это лишать его пространства в прямом и переносном смысле этого слова.

Воля вольная! Ощущали эту волю даже бурлаки, которые шли по бечеве, упряженные в лямку, как лошади, а иногда и вместе с лошадьми. Шли по бечеве, узкой прибрежной тропе, а кругом была для них воля. Труд подневоль­ный, а природа кругом вольная. И природа нужна была человеку большая, открытая, с огромным кругозором. Поэтому так любимо в народной песне полюшко-поле. Воля - это большие пространства, по которым можно ид­ти и идти, брести, плыть по течению больших рек и на большие расстояния, дышать вольным воздухом, воздухом открытых мест, широко вдыхать грудью ветер, чувствовать над голо­вой небо, иметь возможность двигаться в раз­ные стороны - как вздумается.

Что такое воля вольная, хорошо определено в рус­ских лирических песнях, особенно разбой­ничьих, которые, впрочем, создавались и пе­лись вовсе не разбойниками, а тоскующими по вольной волюшке и лучшей доле крестьянами. В этих разбойничьих песнях крестьянин мечтал о беспечности и отплате своим обидчикам.

Русское понятие храбрости - это удаль, а удаль- это храбрость в широком движении. Это храбрость, умноженная на простор для выявления этой храбрости. Нельзя быть удалым, храбро отсиживаясь в укрепленном месте. Слово «удаль» очень трудно переводится на ино­странные языки. Храбрость неподвижная еще в первой половине XIX века была непонятна. Грибоедов смеется над Скалозубом, вклады­вая в его уста такой ответ на вопрос Фамусова, за что у него «в петличке орденок»: «За третье августа; засели мы в траншею: Ему дан с бан­том, мне на шею». Смешно, как это можно «за­сесть», да еще в «траншею», где уж вовсе не пошевельнешься, и получить за это боевую награду?

Да и в корне слова «подвиг» тоже «застряло» дви­жение: «по-двиг», то есть то, что сделано движением, побуждено желанием сдвинуть с места что-то неподвижное.

Помню в детстве русскую пляску на волжском пароходе компании «Кавказ и Меркурий». Плясал грузчик (звали их крючниками). Он плясал, выкидывая в разные стороны руки, ноги, и в азарте сорвал с головы шапку, далеко кинув ее в столпившихся зрителей, и кричал: «Порвусь! Порвусь! Ой, порвусь!» Он стре­мился занять своим телом как можно больше места.

Русская лирическая протяжная песнь - в ней также есть тоска по простору. И поется она лучше всего вне дома, на воле, в поле.

Колокольный звон должен был быть слышен как можно дальше. И когда вешали на колокольню новый колокол, нарочно посылали людей по­слушать, за сколько верст его слышно.

Быстрая езда - это тоже стремление к простору.

Но то же особое отношение к простору и простран­ству видно и в былинах. Микула Селянинович идет за плугом из конца в конец поля. Вольге приходится его три дня нагонять на молодых бухарских жеребчиках.
Услыхали они в чистом поли пахаря,

Пахаря-пахарюшка.

Они по день ехали в чистом поли,

Пахаря не наехали,

И по другой день ехали с утра до вечера.

Пахаря не наехали,

И по третий день ехали с утра до вечера,

Пахаря и наехали.

Ощущение пространства есть и в зачинах к были­нам, описывающих русскую природу, есть и в желаниях богатырей, Вольги например:
Похотелось Вольги-то много мудрости:

Щукой-рыбою ходить Вольги во синих мрях,

Птицею-соколом летать Вольги под облака.

Волком и рыскать во чистых полях.

Или в зачине былины «Про Соловья Будимировича»:
«Высота ли, высота поднебесная,

Глубота, глубота акиян-море,

Широко раздолье по всей земли.

Глубоки омуты Днепровския...

Даже описание теремов, которые строит «дружи­на хоробрая» Соловья Будимировича в саду у Забавы Путятичны, содержит этот же во­сторг перед огромностью природы.
Хорошо в теремах изукрашено:

На небе солнце - в тереме солнце;

На небе месяц - в тереме месяц;

На небе звезды - в тереме звезды;

На небе заря - в тереме заря

И вся красота поднебесная.

Восторг перед просторами присутствует уже и в древней русской литературе - в Начальной летописи, в «Слове о полку Игореве», в «Слове о погибели Русской земли», в «Житии Алек­сандра Невского», да почти в каждом произве­дении древнейшего периода XI-XIII веков. Всюду события либо охватывают огромные пространства, как в «Слове о полку Игореве», либо происходят среди огромных пространств с откликами в далеких странах, как в «Житии Александра Невского». Издавна русская куль­тура считала волю и простор величайшим эсте­тическим и этическим благом для человека.
Д. С. Лихачев «О старости»

Общаться со стариками нелегко. Это ясно. Но общаться нужно, и нужно делать это обще­ние легким и простым.

Старость делает людей ворчливее, болтли­вее (вспомните поговорку: «Погода к осени дождливей, а люди к старости болтливей»). Нелегко для молодых переносить и глухоту старых. Старые люди недослышат, невпопад ответят, переспрашива­ют. Надо, разговаривая с ними, повышать голос, что­бы старики расслышали. А повышая голос, невольно начинаешь раздражаться (наши чувства чаще зависят от нашего поведения, чем поведение от чувств).

Старый человек часто обижается (повышенная обидчивость - свойство старых людей). Одним сло­вом - трудно не только быть старым, но и трудно быть со старыми.

И тем не менее молодые должны понимать: все мы бу­дем старыми. И еще должны помнить: опыт старых ох как может пригодиться. И опыт, и знания, и мудрость, и юмор, и рассказы о былом, и нравоучения.

Вспомним пушкинскую Арину Родионовну. Моло­дой может сказать: «Но моя бабушка совсем не Арина Родионовна!» А я убежден в обратном: всякая бабуш­ка, если ее внуки захотят, может быть Ариной Родио­новной. Не для всякого Арина Родионовна стала бы такой, какой ее сделал для себя Пушкин.

У Арины Родионовны были признаки старости: на­пример, она засыпала во время работы. Вспомните:
И медлят поминутно спицы

В твоих наморщенных руках.

Что значит слово «медлят»? Она не всегда медли­ла, а «поминутно», время от времени, то есть так, как это бывает с время от времени засыпающими стариками. И Пушкин умел находить в старческих слабостях Арины Родионовны милые черты: пре­лесть и поэтичность.

Обратите внимание, с какой любовью и заботой Пушкин пишет о старческих чертах своей няни:

Тоска, предчувствия, заботы

Теснят твою всечасно грудь,

То чудится тебе...

Стихи остались неоконченными.

Арина Родионовна стала для всех нас близкой имен­но потому, что рядом с ней был Пушкин. Не было бы Пушкина - осталась бы она в короткой памяти окру­жавших ее болтливой, поминутно задремывающей и озабоченной старухой. Но Пушкин нашел в ней лучшие черты, преобразил ее. Муза Пушкина была доброй. Лю­ди, общаясь, создают друг друга. Одни люди умеют раз­будить в окружающих лучшие их черты. Другие этого не умеют и сами становятся неприятны, докучны, раз­дражительны, тоскливо скучны.

Старики не только ворчливы, но и добры, не только болтливы, но и отличные рассказчики, не только глу­ховаты, но обладают хорошим слухом на старые песни.

В каждом почти человеке совмещаются разные черты. Конечно, одни черты преобладают, другие - скрыты, зада­влены. Надо уметь разбудить в людях их лучшие качества и не замечать мелкие недостатки. Спешите установить с людьми добрые отношения. Почти всегда добрые отноше­ния устанавливаются с первых слов. Потом - труднее.

Как быть в старости? Как преодолевать ее недостат­ки? Старость - это не просто угасание, успокоение, по­степенный переход к покою (могу сказать - к «вечно­му покою»), а как раз напротив: это водоворот непред­виденных, хаотических, разрушительных сил. Это мощная стихия. Какая-то засасывающая человека во­ронка, от которой он должен отплыть, отойти, изба­виться, с которой он должен бороться, преодолевать ее.

Не просто уменьшение памяти, а искажение рабо­ты памяти, не угасание творческих возможностей, а их непредвиденное, иногда хаотическое измельче­ние, которому не следует поддаваться. Это не сниже­ние восприимчивости, а искажение представлений о внешнем мире, в результате чего старый человек на­чинает жить в каком-то особом, своем мире.

Со старостью нельзя играть в поддавки; ее надо ата­ковать. Надо мобилизовать в себе все интеллектуаль­ные силы, чтобы не плыть по течению, а уметь инту­итивно использовать заотичность, чтобы двигаться по нужному направлению. Надо иметь доступную для старости цель (считая и укорачивающиеся сроки и искажение возможностей).

Старость расставляет «волчьи ямы», которых сле­дует избегать.
Д. С. Лихачев «Русская классическая литература»

Русская классическая литература» - это не просто «литература первого класса» и не литература как бы «образ­цовая», ставшая классически безу­пречной, благодаря своим высоким чисто литературным достоинствам.

Все эти достоинства, конечно, есть в русской класси­ческой литературе, но это далеко не все. Эта литература обладает и своим особым «лицом», «индивидуально­стью», характерными для нее признаками.

И я бы прежде всего отметил, что творцами русской классической литературы выступали авторы, обладав­шие громадной «общественной ответственностью».

Русская классическая литература - не развлекатель­ная, хотя увлекательность ей свойственна в высокой ме­ре. Это увлекательность особого свойства: она определя­ется предложением читателю решать сложные нравст­венные и общественные проблемы - решать вместе: и ав­тору и читателям. Лучшие произведения русской класси­ческой литературы никогда не предлагают читателям го­товых ответов на поставленные общественно-нравствен­ные вопросы. Авторы не морализируют, а как бы обраща­ются к читателям: «Задумайтесь!», «Решите сами!», «Смотрите, что происходит в жизни!», «Не прячьтесь от ответственности за все и за всех!» Поэтому ответы на воп­росы даются автором вместе с читателями.

Русская классическая литература - это грандиоз­ный диалог с народом, с его интеллигенцией в первую очередь. Это обращение к совести читателей.

Нравственно-общественные вопросы, с которыми рус­ская классическая литература обращается к читателям, - не временные, не сиюминутные, хотя они и имели особое значение для своего времени. Благодаря своей «вечности» вопросы эти имеют такое большое значение для нас и бу­дут его иметь для всех последующих поколений.

Русская классическая литература вечно живая, она не становится историей, «историей литературы» толь­ко. Она беседует с нами, ее беседа увлекательна, возвы­шает нас и эстетически, и этически, делает нас мудрее, приумножает нашу жизненную опытность, позволяет нам пережить вместе с ее героями «десять жизней», ис­пытать опыт многих поколений и применить его в своей собственной жизни. Она дает нам возможность испы­тать счастье жить не только «за себя», но и за многих других - за «униженных и оскорбленных», за «малень­ких людей», за безвестных героев и за моральное торже­ство высших человеческих качеств...

Истоки этого гуманизма русской литературы-в ее многовековом развитии, когда литература становилась иногда единственным голосом совести, единственной силой, определявшей национальное самосознание рус­ского народа, - литература и близкий ей фольклор. Это было в пору феодальной раздробленности; в пору чуже­земного ига, когда литература, русский язык были единственными связующими народ силами.

Русская литература всегда черпала свои огромные си­лы в русской действительности, в общественном опыте народа, но помощью ей служили и иноземные литерату­ры; сперва византийская, болгарская, чешская, серб­ская, польская, античная литературы, а с петровской эпохи - все литературы Западной Европы.

Литература нашего времени выросла на основе рус­ской классической литературы.

Усвоение классических традиций - характерная и очень важная черта современной литературы. Без усво­ения лучших традиций не может быть движения впе­ред. Нужно только, чтобы не было пропущено, забыто, упрощено в этих традициях все наиболее ценное.

Мы ничего не должны растерять из нашего великого наследия.

«Книжное чтение» и «почитание книжное» должно со­хранить для нас и для будущих поколений свое высокое назначение, свое высокое место в нашей жизни, в форми­ровании наших жизненных позиций, в выборе этических и эстетических ценностей, в том, чтоб не дать замусорить наше сознание различно рода «чтивом» и бессодержа­тельной чисто развлекательной безвкусицей.

Суть прогресса в литературе состоит в расширении эс­тетических и идейных «возможностей» литературы, со­здающихся в результате «эстетического накопления», накопления всяческого опыта литературы и расшире­ния ее «памяти».
Д. С. Лихачев «Русская культура»

Как-то я возвращался из поездки до Астрахани и обратно. Теплоход современный, огромный, комфортабельный; на нём более трёхсот пассажиров.

Но не было ни одного, который оставался бы равнодушен при виде затопленных ле­сов и ободранных памятников архитектуры на берегах. Не успевало скрыться из виду одно, когда-то красивое, здание с провалившейся крышей, как появлялось в поле зрения дру­гое. И так все двадцать два дня путешествия. Беда, ле­бедиными крыльями бьёт беда!

А ещё больше огорчало, ког­да мы вообще не видели здания, ещё недавно высящегося на берегу, но безжалостно снесённого под тем предлогом, что вид его из-за безнадзорности и запустения стал безобразен.

Это же вопиющая безответственность и бесхозяйственность!

Неужели нельзя приспособить погибающие церкви, старые усадьбы к нуждам окружающего населения или оставить их как памятники, знаки минувшего, покрыв только добротными крышами, предотвратив дальнейшее разрушение?!

Ведь почти все они довольно красивы, поставлены на самых видных местах.

Они плачут глазницами своих пустых окон, глядя на проплывающие дворцы отдыха.

И огорчало это реши­тельно всех. Не было ни одного человека, которого зрели­ще уходящей культуры оставляло бы равнодушным.

Мы не храним старину не потому, что ее много, не потому, что среди нас мало ценителей красоты прошло­го, любящих родную историю и родное искусство, а потому, что слишком спешим, слишком ждём немедленной отдачи. А ведь памятники старины воспитывают, как и ухожен­ные леса воспитывают заботливое отношение к окружающей природе.

Нам необходимо ощущать себя в истории, понимать своё значение в современной жизни, даже если она частная, небольшая, но всё же добрая для окружающих.

Каждый может сделать что-то доброе и оставить по себе добрую память.

Хранить память о других - это ос­тавлять добрую память о себе.