Где прожил большую часть жизни шуберт. Франц Шуберт: биография, интересные факты, видео, творчество

По моему глубокому убеждению, Моцарт есть высшая, кульминационная точка, до которой красота досягала в сфере музыки.
П. Чайковский

Моцарт — это молодость музыки, вечно юный родник, несущий человечеству радость весеннего обновления и душевной гармонии.
Д. Шостакович

Д.Вейс. «Убийство Моцарта». 26. Шуберт

На следующий день после визита к Эрнесту Мюллеру, Джэсон, движимый желанием действовать, послал Бетховену, в знак своего преклонения перед ним и чтобы скрепить их договоренность по поводу оратории, шесть бутылок токайского.

К подарку Джэсон приложил записку: «Надеюсь, дорогой господин Бетховен, что это вино поможет вам устоять перед разрушительным действием времени». Бетховен быстро откликнулся, прислав в ответ благодарственную записку. Поразмыслив, писал Бетховен, он решил, что господину Отису и его очаровательной жене непременно следует побеседовать с молодым Шубертом, ибо тот провел немало времени в обществе Сальери и сумеет снабдить их полезными сведениями; он, со своей стороны, предоставит в их распоряжение Шиндлера, который и познакомит их с Шубертом. Поэтому Джэсон отложил отъезд в Зальцбург.

Кафе Богнера, куда Шиндлер привел Джэсона и Дебору в надежде познакомить их с Шубертом, показалось Джэсону смутно знакомым. Он уже здесь когда-то бывал, но когда? И тут он вспомнил. Кафе Богнера находилось на углу Зингерштрассе и Блутгассе, между Домом тевтонских рыцарей, где Моцарт бросил вызов князю Коллоредо, и квартирой на Шулерштрассе, где Моцарт написал «Фигаро». Каждый дом тут хранил память о Моцарте, и при этой мысли Джэсон почувствовал волнение.

По всей видимости, Бетховен отзывался о них в высшей степени благосклонно, так как Шиндлер рассыпался в любезностях и, казалось, сам с нетерпением ждал этой встречи.

— Вы весьма тонко и к месту хвалили Бетховена, — говорил Шиндлер, — но Шуберт человек иного склада. Он презирает похвалу. Даже когда она исходит от чистого сердца.

— Почему? — спросила Дебора.

— Потому что он ненавидит всякого рода интриги. Он считает, что похвала всегда лицемерна, а интрига противна его душе, хотя, чтобы преуспеть в музыкальном мире Вены, необходимо уметь интриговать — отсюда так много посредственностей процветают. А произведения Шуберта мало известны.

— Вам нравится его музыка? — спросил Джэсон.

— О, да. Как композитора, я его уважаю.

— Но не как человека?

— Он очень упрям и чрезвычайно непрактичен. Ему следовало бы давать уроки игры на фортепьяно, чтобы зарабатывать на жизнь. Одним сочинением музыки не прокормиться. Но он терпеть не может давать уроки. Сочинять следует по утрам, считает он, как раз тогда, когда нужно давать уроки, а послеобеденное время следует посвящать размышлениям, а вечера — развлечениям. Он любит проводить время в кафе в обществе друзей. Он не выносит одиночества. Не удивительно, что у него всегда пустой карман. Глупо зря тратить в кафе столько времени.

Однако само кафе показалось Джэсону вполне приличным. Просторный зал мог вместить не менее пятидесяти посетителей, правда, столы стояли почти вплотную. Воздух был пропитан табачным дымом и запахом пива; звенели стаканы и посуда. Шиндлер указал им на человека в очках, сидящего в одиночестве за столиком и задумчиво уставившегося в пустой стакан. «Шуберт», — прошептал он, и тот, заметив Шиндлера, поднялся навстречу.

Шуберт оказался человеком маленького роста и неприметной внешности, круглолицым, с высоким лбом и длинными, вьющимися темными волосами, спутанными, как у Бетховена. А когда Шиндлер представлял их друг другу, Джэсон заметил, что хотя на Шуберте был коричневый длинный сюртук, белая рубашка и коричневый галстук, оттенявшие цвет волос и глаз, одежда имела неопрятный вид и свидетельствовала о полном небрежении к ней хозяина. Винные и жирные пятна в изобилии покрывали его сюртук и рубашку. Шуберт был склонен к полноте и обильно потел, словно процедура знакомства была для него нелегким делом. Джэсона поразило, что композитор оказался немногим старше его самого — на вид ему можно было дать лет двадцать семь — двадцать восемь, не больше.

Когда Шуберт наклонился к Деборе, стараясь получше ее разглядеть, — очевидно, он страдал близорукостью, — она слегка отпрянула; от Шуберта сильно несло табаком и пивом. Но голос его звучал мягко и мелодично. Он тут же с готовностью пустился в беседу о Моцарте.

— Он гениален! — воскликнул Шуберт, — никто не может с ним сравниться. Один лишь Бетховен способен на это. Вы слыхали симфонию Моцарта ре минор? — Джэсон и Дебора утвердительно кивнули, и Шуберт восторженно продолжал: — Она подобна пению ангелов! Но Моцарта очень трудно исполнять. Его музыка бессмертна.

— А вы, господин Шуберт, играете Моцарта? — спросил Джэсон.

— Когда есть возможность, господин Отис. Но не столь мастерски, как мне бы хотелось. Я лишен возможности упражняться, поскольку у меня нет фортепьяно.

— Как же вы пишете музыку?

— Когда мне нужен инструмент, я отправляюсь к кому-нибудь из друзей.

— Господин Отис большой почитатель Моцарта, — заметил Шиндлер.

— Прекрасно! — сказал Шуберт. — Я тоже перед ним преклоняюсь.

— Кроме того, господин Отис — друг Мастера и пользуется его расположением. Бетховен весьма привязался к господину и госпоже Отис. Они доставили ему немало приятных минут.

Джэсона слегка обескуражило столь непосредственное выражение чувств; и ни к чему было Шиндлеру преувеличивать его дружбу с Бетховеном. Джэсон был приятно удивлен, как сразу изменился Шуберт; его лицо сделалось удивительно подвижным, выражения печали и радости с быстротой сменяли друг друга.

Проникшись к ним доверием, Шуберт пришел в хорошее расположение духа и стал настойчиво приглашать их за свой стол.

— Я был счастлив снова вернуться в Вену из Венгрии, из имения графа Эстергази, где я обучал музыке семейство графа во время их летнего отдыха. Деньги пришлись весьма кстати, но Венгрия скучнейшая страна. Подумать только, что Гайдн прожил там чуть ли не четверть века! Я жду друзей. Сейчас подходящее время для беседы, пока не появились шумные любители пива и сосисок. Какое вино вы предпочитаете, госпожа Отис? Токайское? Мозельское? Несмюллерское? Сексардское?

— Я полагаюсь на ваш выбор, — ответила она и удивилась, когда он заказал бутылку токая, — ведь Шиндлер предупредил, что Шуберт сильно стеснен в средствах, и хотя у него едва хватило денег расплатиться, он отмахнулся от предложения Джэсона взять расходы на себя. Вино сделало Шуберта более разговорчивым. Он разом осушил свой стакан и огорчился, увидев, что они не последовали его примеру.

Джэсон сказал, что обожает токай и заказал еще бутылку. Он хотел было заплатить за нее, но Шуберт не позволил. Композитор вынул из кармана лист бумаги, быстро набросал песню и вручил официанту в качестве оплаты. Официант молча взял ноты и тут же принес вина. Настроение Шуберта заметно поднялось, и когда Джэсон заметил, что токай стоит дорого, Шуберт отмахнулся:

— Я пишу музыку, чтобы наслаждаться жизнью, а не для того, чтобы зарабатывать на пропитание.

Дебору смущал человек, сидевший за соседним столиком и не спускавший с них глаз.

— Вы знаете его? — спросила она Шуберта.

Тот посмотрел, прищурясь, сквозь очки, печально вздохнул и спокойно, как нечто само собой разумеющееся, ответил:

— Хорошо знаю. Полицейский инспектор. И к тому же шпион.

— Какая наглость! — воскликнула Дебора. — Он откровенно следит за нами.

— А зачем ему прятаться? Он хочет, чтобы вы знали о его присутствии.

— Но с какой стати? Мы не сделали ничего предосудительного!

— Полиция всегда занята слежкой. В особенности за некоторыми из нас.

— Господин Шуберт, почему за вами должна следить полиция? — удивился Джэсон.

— Несколько лет назад кое-кто из моих друзей состоял в студенческих кружках. К студенческим кружкам относятся с подозрением. Один мой друг, член студенческого союза в Гейдельберге, был исключен из университета, его допрашивали, а потом выслали.

— Но при чем тут вы, господин Шуберт? — взволнованно спросила Дебора.

— Он был моим другом. Когда его арестовали, у меня устроили обыск.

— Оставим эту тему, Франц, — перебил Шиндлер. — О чем тут говорить, к тому же вы остались на свободе.

— Они конфисковали все мои бумаги, чтобы изучить их и убедиться, не имел ли я каких-либо политических связей с этим другом или с его единомышленниками. Вещи мне возвратили, но я обнаружил, что несколько песен исчезло. Исчезло навсегда.

— Но вы сочинили другие, новые песни, — подчеркнул Шиндлер.

— Новые, но не те. А название моей оперы «Заговорщики» изменили на «Домашнюю войну». Ужасное название. Откровенное издевательство. Вам не кажется, что скоро они запретят и танцы?

— Перестаньте, Франц.

— Они запретили танцы на время великого поста. Словно нарочно хотели досадить мне, они знали, как я люблю танцевать. Мы встречаемся в этом кафе с друзьями и пьем токайское, пусть полиция не думает, что мы члены какого-то тайного общества. Тайные общества и общество франкмасонов находятся под запретом. Господин Отис, вы любите плавать?

— Нет, я боюсь воды. — Смертельно боюсь, подумал Джэсон.

— А я люблю плавать, но и это кажется подозрительным властям. По их мнению, это способствует возникновению отношений, за которыми трудно уследить.

— Господин Шуберт, — решился, наконец, Джэсон, — а не кажутся ли вам странными обстоятельства смерти Моцарта?

— Скорее печальными, чем странными.

— Только и всего? Вам не кажется, что кто-то умышленно ускорил его конец? — Дебора хотела остановить Джэсона, но Шуберт успокоил ее, что инспектор сидит далеко, да и в кафе достаточно шумно. Вопрос Джэсона, казалось, озадачил Шуберта.

— Господин Отис интересуется, говорил ли когда-нибудь Сальери в вашем присутствии о смерти Моцарта. Вы ведь несколько лет были его учеником, — пояснил Шиндлер.

— Маэстро Сальери был моим учителем. Но не другом.

— Но Сальери, наверное, упоминал когда-нибудь о смерти Моцарта? — воскликнул Джэсон.

— Почему вас это интересует? — удивился Шуберт. — Не потому ли, что Сальери теперь болен?

— Ходят слухи, будто он признался на исповеди в отравлении Моцарта.

— В Вене ходит множество слухов, причем не всегда правдивых. Вы верите, что такое признание существует? Может, это пустая болтовня?

— Сальери был врагом Моцарта, это всем известно.

— Маэстро Сальери не любил каждого, кто хоть сколько-нибудь угрожал его положению. Но это не значит, что он убийца. Какие у вас доказательства?

— Я их разыскиваю. Шаг за шагом. Поэтому-то я и хотел поговорить с вами.

— Когда я у него учился, много лет спустя после смерти Моцарта, Сальери был уже немолод, и с тех пор прошло немало времени.

— Неужели Сальери не говорил с вами о Моцарте? Шуберт молчал.

— Как только Моцарта не стало, Сальери сделался самым видным композитором в Вене и, по-видимому, каждый начинающий композитор считал за честь у него учиться, — заметил Джэсон.

Господин Отис весьма проницателен, подумал Шуберт. Музыка Моцарта всегда покоряла его. Вот и сейчас она ему слышится, несмотря на шум в зале. Ему показалось, что полицейский инспектор вытянул шею, изо всех сил стараясь понять их разговор, но он сидел слишком далеко от них. Здравый смысл шептал ему, что следует воздержаться от столь опасной беседы, она до добра не доведет. Он слыхал о болезни Сальери, о его признании священнику и о том, что после этого признания его поместили в дом умалишенных. И никто с тех пор не видел Сальери, хотя по сообщению двора, в соответствии с волей императора, Сальери была назначена пенсия, равная его прежнему заработку — в знак благодарности за оказанные престолу услуги. Щедрость, которой вряд ли мог удостоиться убийца. А может быть, Сами Габсбурги были причастны к этому заговору? Или виновны в попустительстве? Предполагать такое слишком рискованно. Шуберт вздрогнул, сознавая, что ему никогда не хватит смелости высказать вслух подобные догадки. Но по собственному опыту он знал, что Сальери был способен на предательские поступки.

— Ваше уважение к Моцарту никогда не возмущало Сальери? — спросил Джэсон.

Шуберт колебался, не зная, что ответить.

— Вы, должно быть, как и Бетховен, испытали на себе влияние Моцарта?

— Я не мог его избежать.

— И Сальери это не одобрял, не так ли, господин Шуберт?

— Это сильно осложнило наши отношения, — признался Шуберт.

Он не смог удержаться от признания под влиянием минуты, и теперь почувствовал облегчение. Шуберт говорил шепотом — кроме сидящих за столом, никто его расслышать не мог. Ему казалось, что он освобождается от веревки, долгое время душившей его.

— Как-то в 1816 году, в одно из воскресений праздновалось пятидесятилетие приезда маэстро Сальери в Вену. В тот день его удостоили многих наград, в том числе и золотой медали, преподнесенной от имени самого императора, а мне предстояло участвовать в концерте, который давали в доме Сальери его ученики. И меня, как его лучшего ученика в композиции, попросили написать кантату в честь сей знаменательной даты. Это считалось великой честью. Большинство известных музыкантов Вены некогда обучалось у Сальери, и двадцать шесть из них были приглашены участвовать в концерте; тем не менее мое сочинение было включено в программу концерта.

И вдруг за неделю до концерта меня пригласили к нему домой. Я очень обеспокоился. Ученики никогда не посещали маэстро на дому, я сам там никогда не бывал, и поэтому шел туда в тревожном и радостном ожидании. Мне было почти девятнадцать, и я считал эту кантату лучшим из всего мною созданного. Мне не терпелось узнать его мнение, но я нервничал. Отвергни он мою работу, и моей карьере пришел бы конец. Он считался самым влиятельным музыкантом в империи и мог своей властью вознести человека или его погубить.

Пышно разодетый лакей провел меня в музыкальную комнату маэстро, и я был поражен великолепием обстановки, равной разве что императорскому дворцу. Но не успел я опомниться, как через стеклянную дверь сада в комнату вошел Сальери.

Его вид испугал меня. Я был певчим в придворной капелле, пока в пятнадцать лет у меня не начал ломаться голос, а затем обучался в императорской придворной семинарии и два раза в неделю брал у маэстро Сальери уроки композиции. Мне еще не приходилось видеть своего учителя таким разгневанным. Его лицо, обычно желтовато-бледное, сделалось багровым, а черные глаза метали молнии, и весь он, казалось, возвышался надо мною, хотя был почти одного со мною роста. Держа в руке кантату, он выкрикнул на плохом немецком языке: «Вы наслушались вредной музыки!»

«Простите, маэстро, я вас не понимаю». — Неужели из-за этого он меня вызвал?

«Почти вся ваша кантата написана в варварском немецком стиле».

Зная о моей близорукости, Сальери сунул мне кантату чуть не под нос. Я стал напряженно вглядываться в партитуру и понял причину его гнева: он перечеркнул у меня целые пассажи. Я испытывал в этот момент ужасное чувство, словно меня самого лишили руки или ноги, но старался держаться спокойно.

Сальери сказал: «Я хотел поговорить с вами наедине, пока ваше упрямство не завело вас слишком далеко. Если вы будете и впредь проявлять подобную самостоятельность, я буду лишен возможности оказывать вам поддержку».

«Маэстро, позвольте мне взглянуть на мои ошибки», — робко попросил я.

«Пожалуйста», — брезгливо произнес он и подал мне партитуру.

Я был поражен. Каждый перечеркнутый пассаж был написан в манере Моцарта; я пытался подражать грациозности и выразительности его музыки.

Я изучал поправки, как вдруг он зло рассмеялся и объявил:

«Немец всегда останется немцем. В вашей кантате слышатся завывания, некоторые в наше время считают это за музыку, но мода на них скоро кончится».

Я понял, что тут он намекает на Бетховена. Чтобы послушать «Фиделио», мне пришлось продать свои школьные учебники, но разве мог я в этом признаться? В то ужасное мгновение я готов был обратиться в бегство, но знал, что поддайся я этой слабости, и в Вене передо мной будут закрыты все двери. Скрыв свои истинные чувства, я покорно склонил голову и спросил:

«Скажите, маэстро, в чем же моя ошибка?»

«В этой кантате вы отошли от итальянской школы».

Она ведь давно устарела, хотелось мне возразить; и если за образцы я взял Моцарта и Бетховена, то ведь это делали и другие ученики.

«Но я и не стремился ей подражать, маэстро. Я предпочитаю венские мелодии».

«Они отвратительны, — объявил он. — Я не могу позволить, чтобы ваше сочинение было исполнено на концерте в мою честь. Это меня опозорит».

К тому времени я был безнадежно влюблен в Моцарта, но больше, чем когда-либо сознавал, как опасно в этом признаться. Любой намек на влияние Моцарта был в семинарии недопустим, хотя Сальери во всеуслышание твердил о своем глубочайшем восхищении музыкой Моцарта. Я воспринимал это как естественную зависть одного композитора к другому, но тогда мне показалось, что к зависти, возможно, примешивается и другое чувство.

Я чувствовал, что играю с огнем. В отчаянии я спрашивал себя: уж не оставить ли мне сочинительство? Стоит ли тратить столько усилий, чтобы угождать другим? Но голос Моцарта постоянно звучал в моей душе, и даже слушая Сальери, я напевал про себя одну из его мелодий; мысль, что я навсегда оставлю композицию — свое любимое занятие — причиняла мне жестокую боль. И тут я пошел на такое, о чем потом всегда сожалел. С мольбой в голосе я спросил:

«Маэстро, чем я могу доказать вам свое глубокое раскаяние?»

«Слишком поздно переписывать кантату на итальянский лад. Придется написать что-нибудь попроще. Например, трио для фортепьяно».

А Сальери веско продолжал:

«Небольшое стихотворение с выражением благодарности за то, что я сделал для своих учеников, тоже придется весьма кстати и позволит мне позабыть о вашей кантате. Запомните, я рекомендую лишь тех, кто умеет мне угодить».

Я согласился, Сальери проводил меня до дверей.

Шуберт замолчал, погрузившись в грустные раздумья, а Джэсон спросил:

— Что же произошло на концерте в честь Сальери?

— На концерте было исполнено мое трио для фортепьяно, — ответил Шуберт. — Я написал его в итальянской манере, и маэстро меня похвалил. Но я чувствовал себя предателем. Мои стихи, восхваляющие его заслуги, прочли вслух, и они вызвали гром аплодисментов. Стихи звучали искренне, но я был смущен. То, как он расправился с моей кантатой, не давало мне покоя. Если я не мог учиться у Моцарта и Бетховена, музыка утрачивала для меня всякий смысл.

— Когда вы расстались с Сальери? — спросил Джэсон.

— О, да. На несколько мест сразу. Но каждый раз оказывалось, что он рекомендовал не только меня, но и других.

— И кому же эти места доставались?

— Тем ученикам, которым он оказывал поддержку. Мне это не нравилось, но что я мог поделать? Он разрешил мне представляться в качестве его ученика, что было уже большой честью, да кроме того я надеялся, что еще не все потеряно.

— И у вас появились другие возможности? Вам приходилось обращаться к Сальери и с другой просьбой?

— Спустя несколько лет, когда при императорском дворе освободилась должность, я обратился с прошением, но мне отказали под предлогом, что моя музыка не нравится императору, стиль мой не устраивает его императорское величество.

— Какое отношение к этому имел Сальери? — спросила Дебора.

— Сальери состоял музыкальным директором при императорском дворе. Все знали, что император никого не назначал, не посоветовавшись с маэстро Сальери.

— Значит, по сути дела, — вставил Джэсон, — никто иной, как Сальери отверг вашу кандидатуру?

— Официально, нет. А неофициально — да.

— И вы не протестовали?

— Разумеется, протестовал. Но кто мог откликнуться на мои жалобы? Разве кто-нибудь понимает чужую боль? Все мы воображаем, будто живем единой жизнью, а на самом деле все мы разобщены. Более того, занимай я сейчас эту должность, я не смог бы на ней удержаться. В последнее время меня мучают сильные боли в правой руке, я не могу играть на фортепьяно. Писать музыку — это все, что мне осталось. Я страдаю серьезным недугом, просто у меня хватает сил это скрывать. От величайшего взлета духа до простых человеческих горестей всего один шаг, и с этим приходится мириться. — Заметив в дверях зала друзей, Шуберт спросил: — Хотите, я вас представлю?

Предложение показалось Джэсону интересным, но вид у Шиндлера был явно не одобрительный, видимо, многие уже догадались о причине их прихода, подумал Джэсон и отклонил предложение.

Шуберту, по-видимому, хотелось поговорить о Моцарте не меньше, чем Джэсону.

— Разве догадаешься, какие подчас муки испытывает другой? Душевные терзания познал и Моцарт, возможно, это и ускорило его конец. Если он кому-нибудь во всем признавался, то только своей жене. Человек, сочиняющий прекрасную музыку, не обязательно бывает счастлив. Представьте себе человека, здоровье которого слабеет с каждым днем, душевные муки лишь приближают его к могиле. Вообразите себе творца, чьи пылкие надежды потерпели крах — он уразумел конечную бренность вещей и, в особенности, свою собственную бренность. Самые пылкие поцелуи и объятия не приносят ему облегчения. Каждую ночь он ложится спать, не уверенный, проснется ли на утро. Легко ли думать о смерти молодому и полному сил? Представьте, что нет ни рая, ни ада, и что скоро вас окутает вечная тьма, где вы окажетесь в полном одиночестве, вдали от всего и вся...

Шуберт помрачнел, и Джэсон понял, что говорит он не столько о Моцарте, сколько о самом себе.

— Большинство людей боится думать о собственной смерти, — продолжал Шуберт, — но стоит осознать ее близость, как сознавал Моцарт, как сознают некоторые из нас, и все становится ужасным. Весьма вероятно, что подобные мысли ускорили его конец. Он сам его ускорил. Некоторых из нас ждет та же участь.

— По-вашему, Сальери никак не причастен к смерти Моцарта? — спросил Джэсон. — Даже если он лишился рассудка? И признал свою вину?

— Люди склонны чувствовать себя виноватыми. А у Сальери есть на то все основания. Что же касается его безумия, то для иных из нас до него всего один шаг.

— Вы верите в его безумие, господин Шуберт?

— Я верю, что у каждого есть свой предел. Просто он достиг своего раньше остальных.

Друзья Шуберта подошли к их столу. Джэсон был не в настроении обмениваться любезностями, к тому же он сразу распознал в них дилетантов, пусть одаренных, но все же дилетантов, всегда окружающих настоящий талант, как рабочие пчелы матку.

Попрощавшись, они стали пробираться сквозь толпу посетителей к выходу. Перед ними образовалось нечто вроде стены, сквозь которую они с трудом пробирались. Уже у самых дверей кто-то рядом с Джэсоном оступился и толкнул его. Какой-то пьяный, решил он, но человек вежливо извинился; чей-то насмешливый голос сказал: «Шуберт, политикан из таверны!» Джэсон обернулся. Говоривший исчез в толпе. И в этот момент Джэсон почувствовал, как чья-то рука коснулась его груди. Нет, видимо, это просто игра воображения.

Уже поднимаясь по лестнице своего дома на Петерсплац, он вдруг обнаружил пропажу денег. Деньги, лежавшие у него во внутреннем кармане, бесследно исчезли.

Шиндлер распрощался с ними еще на улице и обращаться к нему за помощью было поздно. Джэсона осенило:

— Человек, толкнувший меня, оказался просто карманным вором, а другой в это время отвлекал мое внимание. Случилось нечто ужасное, Дебора, все деньги украдены!

— Неужели ты взял с собой все? Ведь это неразумно!

— Почти все. После того, как Эрнест Мюллер беспрепятственно проник к нам в квартиру, я боялся оставлять деньги дома.

— А может, ты их потерял?

— Нет. — Он снова проверил карманы. — Пусто. Все до последней монеты.

Стараясь скрыть волнение, Дебора занялась туалетом, а Джэсон решил вернуться в кафе. Дебора боялась оставаться одна, не позвать ли Ганса или госпожу Герцог, подумала она, но отказалась от этой мысли и, закутавшись в одеяло, улеглась в постель, дрожа нервной дрожью и с трудом сдерживая слезы.

Джэсон почти бегом добрался до кафе. Его удивила темнота, царящая на улицах. Было уже за полночь, и он не мог отделаться от чувства, что кто-то следует за ним по пятам. Кафе было погружено во тьму.

Он покидал Америку с двумя тысячами долларов в кармане, полученными за гимны, а теперь от этой крупной суммы ничего не осталось. Он попал в ловушку, ему казалось, что эти розыски поглотили большую, лучшую часть его жизни.

Придя домой, Джэсон постарался скрыть свое мрачное настроение. Дебора зажгла все огни, выбежала к нему навстречу и бросилась в объятия, сотрясаясь от рыданий. Джэсон не знал, чем ее утешить. Он понимал, что вокруг них все теснее смыкается зловещее таинственное кольцо.

Шуберт и Бетховен. Шуберт - первый венский романтик

Шуберт был младшим современником Бетховена. На протяже­нии приблизительно пятнадцати лет оба они жили в Вене, создавая в одно и то же время свои значительнейшие произведения. «Маргарита за прялкой» и «Лесной царь» Шуберта - «ровесники» Седьмой и Восьмой симфоний Бетховена. Одновременно с Девятой симфонией и «Торжественной мессой» Бетховена Шуберт сочинил «Неоконченную симфонию» и песенный цикл «Прекрасная мель­ничиха».

Но уже одно это сопоставление позволяет заметить, что речь идет о произведениях разных музыкальных стилей. В отличие от Бетховена, Шуберт выдвинулся как художник не в годы револю­ционных восстаний, а в то переломное время, когда на смену пришла эпоха общественно-политической реакции. Грандиозности и мощи бетховенской музыки, ее революционному пафосу и философской глубине Шуберт противопоставил лирические миниатюры, картинки демократического быта - домашние, интимные, во многом напо­минающие записанную импровизацию или страничку поэтического дневника. Совпадающее по времени бетховенское и шубертовское творчество отличаются одно от другого так, как и должны были отличаться передовые идейные направления двух различных эпох - эпохи Французской революции и периода Венского кон­гресса. Бетховен завершил вековое развитие музыкального классицизма. Шуберт был первым венским композитором-романтиком.

Искусство Шуберта отчасти родственно Веберу. Романтизм обоих художников имеет общие истоки. «Волшебный стрелок» Вебера и песни Шуберта были в одинаковой мере порождением демо­кратического подъема, охватившего Германию и Австрию в период национально-освободительных войн. Шуберт, как и Вебер, отразил наиболее характерные формы художественного мышления своего народа. Более того, он был ярчайшим представителем именно венской народно-национальной культуры этого периода. Его музы­ка в такой же мере дитя демократической Вены, как исполнявшие­ся в кафе вальсы Ланнера и Штрауса-отца, как народно-сказоч­ные пьесы и комедии Фердинанда Раймунда, как народные празд­ники в парке «Пратер». Искусство Шуберта не только воспевало поэзию народного быта, оно часто непосредственно там зарожда­лось. И именно в народно-бытовых жанрах проявился прежде все­го гений венского романтика.

Вместе с тем всю пору своей творческой зрелости Шуберт провел в меттерниховской Вене. И это обстоятельство в огромной степени определило характер его искусства.

В Австрии национально-патриотический подъем никогда не имел столь действенного выражения, как в Германии или Италии, а реакция, утвердившаяся во всей Европе после Венского конгрес­са, приняла там особенно мрачный характер. Атмосфере умствен­ного рабства и «сгущенной мгле предрассуждений» противостояли лучшие умы современности. Но в условиях деспотии открытая об­щественная деятельность была немыслима. Энергия народа была скована и не находила достойных форм выражения.

Жестокой действительности Шуберт мог противопоставить только богатство внутреннего мира «маленького человека». В его творчестве нет ни «Волшебного стрелка», ни «Вильгельма Телля», ни «Гальки» - то есть произведений, вошедших в историю как непосредственные участники общественно-патриотической борьбы. В годы, когда в России рождался «Иван Сусанин», в творчестве Шуберта звучала романтическая нота одиночества.

И тем не менее Шуберт выступает как продолжатель бетховенских демократических традиций в новой исторической обстановке. Раскрыв в музыке богатство сердечных, чувств во всем многообра­зии поэтических оттенков, Шуберт ответил на идейные запросы пе­редовых людей своего поколения. Как лирик он достиг идейной глубины и художественной силы, достойных бетховенского искус­ства. Шубертом начинается лирико-романтическая эпоха в музыке.

Франц Шуберт. Романтик из Вены

«Как и Моцарт, Шуберт больше принадлежал всем –
окружающей среде, людям, природе, чем себе,
и музыка его была его пением про всё, но не лично про себя…»
Б. Асафьев

Франц Петер Шуберт родился 31 января 1797 года в Лихтентале, предместье Вены. Первые уроки музыки преподал ему отец, Франц Теодор Шуберт, учитель лихтентальской приходской школы. Затем мальчик перешёл под опеку Михаэля Хольцера, регента местной церкви и добрейшего старика - он бесплатно учил Шуберта гармонии и игре на органе.

В возрасте одиннадцати лет Шуберт поступил певчим в императорскую капеллу и, распростившись с родным домом, уехал в Вену (благо от предместья до города было рукой подать). Теперь он жил в императорском королевском конвикте - привилегированном интернате. И учился в гимназии. Об этом так мечтал его отец.

Но жизнь его была невесела: подъём на заре, долгие и утомительные стояния на клиросе, вездесущие надзиратели, всегда умеющие найти за мальчиками провинность, за которую следует высечь или заставить бессчётное число раз повторять молитвы. Существование Франца, привыкшего к кроткому наставничеству Хольцера, было бы совсем беспросветным, если бы не новые друзья - дружили тем крепче и самоотверженней, чем больше воспитатели поощряли детей к наушничеству и доносительству, якобы направленному к «спасению душ заблудших товарищей».

Пять лет (1808 - 1813), проведённые композитором в конвикте, были бы для него невыносимо тяжелы, если бы не верные друзья, которых он нашёл здесь. Слева направо Ф. Шуберт, И. Иенгер, А. Хюттенбреннер.

И если бы не музыка. Талант юного Шуберта заметил придворный капельмейстер - Антонио Сальери. Он продолжил заниматься с ним и после его ухода из школы в 1813 году (связанного с тем, что голос подросшего певчего стал ломаться и утратил необходимую «хрустальность»).

В 1814 году в Вене произошло событие огромной важности - состоялась премьера бетховенской оперы «Фиделио». Предание гласит, что Шуберт продал все свои школьные учебники, чтобы попасть на эту премьеру. Возможно, дело обстояло и не столь драматично, но доподлинно известно, что поклонником Бетховена Франц Шуберт оставался до конца своей недолгой жизни.

Этот же год ознаменовался для Шуберта и более прозаическими событиями. Он поступил на работу в ту же школу, где преподавал его отец. Педагогическая деятельность казалась молодому музыканту скучной, неблагодарной, бесконечно далёкой от его высоких потребностей. Но он прекрасно понимал, что быть обузой для семьи, которая и без того едва сводила концы с концами, он не может.

Несмотря на все тяготы, те четыре года, что композитор посвятил учительству, оказались весьма плодотворными. К концу 1816 года Франц Шуберт является уже автором пяти симфоний, четырёх месс и четырёх опер. И самое главное - он нашёл жанр, вскоре прославивший его. Нашёл песню, где так волшебно сливались музыка и поэзия, две стихии, без которых композитор не мыслил своего существования.

В Шуберте, тем временем, вызревало своё решение, которое он и воплотил в жизнь в 1818 году. Он бросил школу, решив все свои силы посвятить музыке. Этот шаг был смелым, если не сказать - безрассудным. Других доходов, кроме учительского жалованья, музыкант не имел.

Вся дальнейшая жизнь Шуберта представляет собой творческий подвиг. Испытывая большую нужду и лишения, он создавал одно произведение за другим.

Нищета и невзгоды помешали ему жениться на любимой девушке. Её звали Тереза Гроб. Она пела в церковном хоре. Мать девушки возлагала на её брак большие надежды. Естественно, Шуберт не мог её устроить. Музыкой можно жить, но ею не проживёшь. И мать отдала дочку замуж за кондитера. Это было ударом для Шуберта.

Через несколько лет возникло новое чувство, ещё более безнадёжное. Он полюбил представительницу одного из самых знатных и богатых семейств Венгрии – Каролину Эстергази. Чтобы понять, что чувствовал тогда композитор, надо почитать строки его письма одному из друзей: «Я чувствую себя самым несчастным, самым жалким человеком на свете… Представь себе человека, самые блестящие надежды которого превратились в ничто, которому любовь и дружба не приносят ничего, кроме глубочайших страданий, у которого вдохновение прекрасным (по крайней мере побуждающее к творчеству) грозит исчезнуть…»

В эти трудные времена отдушиной для Шуберта становились встречи с друзьями. Молодые люди знакомились с литературой, поэзией разных времён. Исполнение музыки чередовалось с чтением стихов, сопровождало танцы. Иногда такие встречи посвящались музыке Шуберта. Их даже стали называть «шубертиадами». Композитор сидел за роялем и тут же сочинял вальсы, лендлеры и другие танцы. Многие из них даже не записаны. Если он пел свои песни, это всегда вызывало восхищение слушателей.

Его никогда не приглашали выступить в публичном концерте. Его не знали при дворе. Издатели, пользуясь его непрактичностью, платили ему гроши, а сами наживали огромные деньги. А крупные произведения, которые не могли пользоваться большим спросом, не издавались вообще. Бывало так, что ему нечем было заплатить за комнату и он часто жил у своих друзей. У него не было своего фортепиано, поэтому он сочинял без инструмента. Ему не на что было купить новый костюм. Бывало, что несколько дней подряд он питался одними сухарями.

Отец оказался прав: профессия музыканта не принесла Шуберту славы, громкого успеха, славы, удачи. Она принесла только страдания и нужду.

Но она подарила ему счастье творчества, бурного, непрерывного, вдохновенного. Он работал систематически, каждый день. «Я сочиняю каждое утро, когда я кончаю одну пьесу, я начинаю другую», - признавался композитор. Он сочинял очень быстро и легко, как Моцарт. Полный список его произведений насчитывает более тысячи номеров. А ведь прожил он всего 31 год!

Известность Шуберта тем временем росла. Его песни вошли в моду. В 1828 году были опубликованы его важнейшие сочинения, а в марте того же года состоялся один из самых знаменательных для него концертов. На вырученные от него деньги Шуберт купил себе фортепиано. Он так мечтал о том, чтобы обладать этим «королевским инструментом». Но долго наслаждаться приобретением ему не довелось. Всего через несколько месяцев Шуберт заболел брюшным тифом. Он отчаянно сопротивлялся болезни, строил планы на будущее, пытался работать в постели...

Композитор умер 19 ноября 1828 года в возрасте 31 года после двухнедельной лихорадки. Похоронен Шуберт на центральном кладбище рядом с могилой Бетховена, недалеко от памятника Моцарту, могил Глюка, Брамса. И. Штрауса – так состоялось, наконец, полное признание композитора.

Известный в то время поэт Грильпарцер, на скромном памятнике Шуберту на венском кладбище написал: «Смерть похоронила здесь богатое сокровище, но ещё более прекрасные надежды».

Звуки музыки

«Одна красота должна вдохновлять человека в течение всей его жизни –
это верно, но сияние этого вдохновения должно освещать всё остальное…»
Ф. Шуберт

Восьмая симфония си минор «Неоконченная»

Судьбы многих великих произведений (как и их авторов) полны превратностей. На долю «Неоконченной» симфонии выпали все возможные из них.

Друзья любили песни Франца Шуберта. Как нежно звучали они, как безошибочно дотрагивались до самых глубинных струн души, эти песни! Но вот «крупная форма» ... Нет, друзья старались не огорчать милого Франца, однако ж, между собой нет-нет, да и проговаривались: «Всё-таки это не его».

Шуберт написал «Неоконченную симфонию» в 1822 - 23 годах. А через два года отдал её партитуру одному из лучших и старинных своих друзей - Ансельму Хюттенбреннеру. С тем, чтобы друг передал её Обществу любителей музыки города Граца. Но друг не передал. Из лучших, вероятно, побуждений. Не желая «опозорить милого Франца» в глазах просвещенной публики. Хюттенбреннер и сам писал музыку (отдавая предпочтение, между прочим, крупной форме). Он понимал в ней толк. И не сочувствовал симфоническим потугам своего школьного товарища.

Так случилось, что одного из лучших произведений Шуберта «не существовало» до 1865 года. Первое исполнение «Неоконченной» состоялось почти через сорок лет после смерти композитора. Дирижировал Иоганн Гербек, случайно обнаруживший партитуру симфонии.

«Неоконченная симфония» состоит из двух частей. Классическая симфония - всегда - четырёхчастная. Версию, что композитор желал закончить её, «дописать до нужного объёма», но не успел, нужно отмести сразу. Сохранились наброски к третьей части - неуверенные, робкие. Словно Шуберт и сам не знал, нужны ли эти попытки набросков. Два года партитура симфонии «вылёживалась» у него в столе, прежде чем перешла в руки к рассудительному Хюттенбреннеру. За эти два года у Шуберта было время увериться в том, что - нет, не надо «дописывать». В двух частях симфонии он высказался полностью, «выпел» в них всю свою любовь к миру, всю тревогу и тоску, которыми обречён томиться человек в этом мире.

Два главных этапа переживает человек в жизни – юность и зрелость. И в двух частях симфонии Шуберта острота столкновений с жизнью в юности и глубина постижения смысла жизни в зрелости. Вечное переплетение радости и печали, страданий и восторгов жизни.

Подобно грозе - порывами ветра, далёкими раскатами грома - начинается Шубертовская «Неоконченная симфония».

Квинтет Ля мажор «Форель»

Квинтет «Форель» (его иногда ещё называют «Фореллен-квинтет») тоже, как и «Неоконченная симфония», необычен с точки зрения формы. Он состоит из пяти частей (а не из четырёх, как это принято), исполняется скрипкой, альтом, виолончелью, контрабасом и фортепиано.

В самую счастливую пору своей жизни написал Шуберт этот квинтет. Шёл 1819 год. Вместе с Фоглем композитор путешествует по Верхней Австрии. Фогль, уроженец этих краев, щедро «делится» ими с Шубертом. Но не только радость узнавания новых мест и людей принесло Шуберту это путешествие. Он впервые воочию убедился в том, что его знают не только в Вене, в узком кругу друзей. Что почти в каждом хоть немного «музыкальном» доме есть рукописные копии его песен. Собственная популярность не просто удивила его - она его ошеломила.

В верхнеавстрийском городке Штейре Шуберт и Фогль повстречали страстного почитателя шубертовских песен, промышленника Сильвестра Паумгартнера. Ещё и ещё раз просил он друзей исполнить для него песню «Форель». Он мог слушать её бесконечно. Для него-то Шуберт (больше всего на свете любивший доставлять радость людям) и написал «Фореллен-квинтет», в четвёртой части которого звучит мелодия песни «Форель».

В квинтете бурлит, переливаясь через край, молодая энергия. Порывистые мечты сменяются грустью, грусть вновь уступает место мечтам, звонкому счастью бытия, которое только и возможно в двадцать два года. Тема четвертой части, простая, почти наивная, грациозно ведомая скрипкой, расплескивается множеством вариаций. А завершается «Форель» безудержным, искрящимся танцем, навеянным Шуберту, вероятно, танцами верхнеавстрийских крестьян.

«Аве Мария»

Неземная красота этой музыки сделала молитву Деве Марии наиболее популярным религиозным сочинением Шуберта. Она принадлежит к числу внецерковных романсов-молитв, созданных композиторами-романтиками. В переложении для голоса и хора мальчиков подчёркнута чистота и невинность музыки.

«Серенада»

Настоящей жемчужиной вокальной лирики является «Серенада» Ф. Шуберта. Это произведение - одно из самых светлых, мечтательных в творчестве Шуберта. Мягкая танцевальная мелодия сопровождается характерным ритмом, подражающим звучанию гитары, ведь именно под аккомпанемент гитары или мандолины пели серенады прекрасным возлюбленным. Мелодия, волнующая душу уже почти два столетия...

Серенадами назывались произведения, исполнявшиеся вечером или ночью на улице (итальянское выражение «al sereno» означает она открытом воздухе) перед домом того, кому серенада посвящается. Чаще всего - перед балконом прекрасной дамы.

Презентация

В комплекте:

1. Презентация, ppsx;
2. Звуки музыки:
Шуберт. «Неоконченная» симфония, mp3;
Шуберт. Серенада, mp3;
Шуберт. Аве Мария, mp3;
Шуберт. Квинтет ля мажор «Форель», IV часть, mp3;
3. Сопровождающая статья, docx.

Театр им. Покровского в 2014 представил две оперы великих венских композиторов - «Леонору» Л. Бетховена и «Лазарь, или Торжество Вокрешения» Ф. Шуберта - Э. Денисова, ставшие событиями в оперном российском процессе.

Открытие этих партитур для России можно вписать в общую современную тенденцию по пересмотру исторического наследия. Российский слушатель практически впервые столь масштабно знакомится с оперными стилями Бетховена и Шуберта, классиков, чьи имена у нас связаны в первую очередь с инструментальным и камерно-вокальным творчеством.

Оперы «Леонора» и «Лазарь», провалившиеся в Вене и в то же время вписанные в венский текст начала XIX века, воссоздают то, к чему стремились гении, но что не находило (или не до конца) реализации в музыкальной практике.

О двух этих операх рассказала в эксклюзивном интервью «МО» известный музыковед Лариса Кириллина.

Кириллина Лариса Валентиновна - один из наиболее авторитетных исследователей зарубежной музыки в России. Доктор искусствоведения, профессор Московской консерватории. Ведущий научный сотрудник ГИИ. Автор фундаментальных монографий: «Классический стиль в музыке XVIII–начала XIX вв. (в 3-х частях, 1996–2007); «Итальянская опера первой половины XX века» (1996); «Реформаторские оперы Глюка» («Классика-XXI», 2006); двухтомник «Бетховен. Жизнь и творчество» (НИЦ «Московская консерватория», 2009). Монография о Бетховене была названа в 2009 «Книгой года» в рейтинге «МО» «Персоны и события». Редактор-составитель и комментатор нового издания «Писем» Бетховена («Музыка»). Активно участвует в современном музыкальном процессе, ведет авторский блог о музыкальных премьерах. Пишет стихи, прозу, публикуется на литературных сайтах. Являлась научным консультантом и лектором в рамках лекции и выставки, сопровождающих постановку «Леоноры» в театре им. Покровского.

«  Леонора»

МО | Насколько сильно отличается первая версия «Леоноры» от последующих. Другая драматургия и характеры? Особая логика повествования? Или что-то еще?

ЛК |  Наверное, есть смысл говорить прежде всего о различиях первой (1805) и третьей (1814) версий. Вторая, созданная в начале 1806, была вынужденной переделкой первой. Бетховен пытался сохранить лучшее, что было в оригинальной партитуре, но из-за сокращений и перестановок номеров логика несколько пострадала. Хотя здесь появилась новая увертюра, «Леонора» № 3, которая затем стала исполняться отдельно. И появился марш солдат Пизарро (в первой версии была другая музыка).

Первая версия («Леонора») отличается довольно сильно. Она намного длиннее… Действие развивается неспешнее, но при этом логичнее и психологически убедительнее…

Первая же версия от третьей отличается довольно сильно. Во-первых, она намного длиннее: три акта вместо итоговых двух. Действие развивается неспешнее, но при этом логичнее и психологически убедительнее, чем во второй и даже в третьей версиях. Конкретные примеры: версия 1805 года открывалась очень пространной, очень драматичной и очень смелой увертюрой «Леонора» № 2 (порядковые номера трех увертюр к «Леоноре» возникли уже после смерти Бетховена, и на самом деле «Леонора» № 1 была последней из них, сочиненной для несостоявшейся постановки в Праге в 1807). После нее шли ария Марцеллины (в до миноре, что прекрасно сочеталось с увертюрой, но сразу создавало тревожную тень в начале оперы), затем дуэт Марцеллины и Жакино, терцет Рокко, Марцеллины и Жакино - и квартет, уже с участием Леоноры. Количество персонажей на сцене постепенно наращивалось, каждый приобретал свою характеристику, качество музыкальной материи усложнялось (квартет написан в форме канона). Сравним с третьей версией, «Фиделио» 1814: увертюра совсем другая, не связанная тематически с оперой. После нее нельзя ставить арию Марцеллины (увертюра в ми мажоре, ария в до миноре). Значит, Бетховен меняет местами дуэт (он в ля мажоре) и арию, акцентируя тем самым бытовую, почти зингшпильную атмосферу первых сцен. Никакой скрытой тревоги, никакой тайной интриги.

В первой версии у Пизарро - две арии, а не одна. Если первая - достаточно традиционная «ария мести» (она сохранилась и в третьей версии), то вторая, завершающая 2 акт - портрет тирана, упоенного своим могуществом. Без нее образ выглядит обедневшим. Пицарро в первой версии страшнее, он настоящий, убежденный, пассионарный тиран, а не условный оперный злодей.

Финал в первой редакции - гораздо более монументальный, чем в третьей. В версии 1805 года он начинается не ликованием на площади, а грозными возгласами хора – «Отмщенье! Отмщенье!»; очень развернуто представлен «молитвенный» эпизод, превращающий финал в литургию под открытым небом. В третьей версии все это проще, короче и плакатнее. Партитура «Леоноры» сохранилась, Бетховен ею очень дорожил, но издана она была лишь во второй половине ХХ века. Клавир был издан в 1905 и имеется в крупных библиотеках. Так что выбор версии зависит от воли театра.

МО | Исполняется ли первая версия за рубежом?

ЛК | Исполняется, но редко. На сцене - лишь единичные случаи постановки. Последняя - в Берне в 2012, до этого была долгая полоса «молчания», и ни одной видеозаписи. На аудиодиски «Леонора» записывалась неоднократно, в том числе для нового собрания сочинений Бетховена в звукозаписи, а также отдельно. Есть даже одна аудиозапись совсем редкой второй редакции 1806, компромиссной по сравнению с первой. Поэтому столь успешная и яркая московская постановка «Леоноры» -это, конечно, событие из ряда вон выходящее.

МО | Забвение первой версии - трагическая случайность или определенная историческая закономерность? Собственно, почему «Фиделио» популярней?

ЛК |  Тут была и трагическая случайность, и закономерность. Музыка первой версии сложна, тонка, на тот момент - совершенно авангардна. «Фиделио» уже учитывает вкусы широкой публики. Она стала репертуарной оперой, чему способствовало распространение рукописных авторизованных копий партитуры (этим занимались Бетховен и его новый либреттист Трейчке). А «Леонору» никто не распространял, и, даже если бы кто-то пожелал, взять ноты было практически неоткуда.

МО | В связи с первой версией принято рассуждать о причинах провала. Каково Ваше мнение?

ЛК |  Причины лежат на поверхности, отчасти я писала о них в своей книге о Бетховене. Самая главная: было непоправимо упущено время. Если бы спектакль дали 15 октября, как планировалось (в день именин императрицы), судьба оперы могла бы сложиться иначе. Но вмешалась цензура, усмотревшая в либретто намеки на политику, и пришлось срочно переделывать и переутверждать текст.

Тем временем разгоралась война, двор эвакуировался из Вены, а французы, после катастрофической сдачи в плен австрийской армии, беспрепятственно шли на Вену. Премьера 20 ноября 1805 состоялась спустя неделю после занятия Вены французскими войсками - и, между прочим, примерно за две недели до сражени при Аустерлице. Театр Ан дер Вин находился в предместье, ворота в которое с наступлением темноты закрывались. Стало быть, аристократическая и артистическая публика, на внимание которой рассчитывал Бетховен, отсутствовала. Вероятно, выучили оперу неважно; певцом Фрицем Деммером (Флорестаном) Бетховен был категорически недоволен. Критики писали, что и примадонна Мильдер играла скованно. В общем, совпали все неблагоприятные факторы, которые только могли сойтись в одной исторической точке.

МО | Почему Бетховен, известный своей независимостью, вдруг поддался влиянию доброжелателей и поменял свою партитуру? Известны ли другие такие случае в его творческом наследии?

ЛК |  Список «доброжелателей» приведен в мемуарах певца Йозефа Августа Реккеля - Флорестана в версии 1806 года (кстати, позднее он стал режиссером, и именно в его постановке М.И. Глинка слушал «Фиделио» в Аахене в 1828 и пришел в полный восторг). Решающую роль в уговорах Бетховена сыграла княгиня Мария Кристина Лихновская, которая обратилась к нему с патетическим воззванием, умоляя не губить его лучшее произведение и согласиться на переделки ради памяти его матери и ради нее, княгини, его лучшего друга. Бетховен был настолько потрясен, что дал слово все сделать. Других подобных случаев в его жизни почти не было. Разве что в 1826 году, когда он согласился по просьбе издателя Матиаса Артариа изъять из Квартета ор. 130 огромную финальную фугу и написать другой финал, попроще. Но, поскольку издатель обещал опубликовать Большую фугу отдельно, заплатив за нее особый гонорар (как и за ее четырехручное переложение), Бетховен на это пошел. Ему были нужны деньги.

МО | Какова была в целом ситуация с оперным репертуаром в Германии того времени?

ЛК |  Немецкие оперы были, но качество их сильно уступало операм Моцарта. Преобладали зингшпили на бытовые и сказочные сюжеты. «Красная шапочка» Диттерсдорфа, «Дунайская русалка» Кауэра, «Оберон» Павла Враницкого, «Швейцарское семейство» Вейгля, «Сестры из Праги» Венцеля Мюллера, «Три султанши» и «Зеркало Аркадии» Зюсмайра - все это были “шлягеры” своего времени, они шли на разных немецкоязычных сценах. Более того, на венской придворной сцене многие иностранные оперы, французские и итальянские, исполнялись с немецкими текстами. Это касалось и опер Моцарта («Так поступают все женщины» шли под названием «Девичья верность», на немецком языке, переводились также «Дон Жуан» и «Идоменей»). Проблема заключалась в отсутствии серьезной немецкой оперы на героический, исторический или трагический сюжет. Этих образцов действительно было очень мало. «Волшебная флейта» Моцарта восхищала всех, но она была все-таки сказкой с философским подтекстом и очень условными героями. Венская версия «Ифигении в Тавриде» Глюка была основана на французском оригинале и ставилась редко. То есть «большие героические оперы», что появлялись во времена Бетховена, были далеки от уровня шедевров и скорее упирали на зрелищность постановки («Александр» Тайбера, «Кир Великий» Зейфрида, «Орфей» Канне). «Леонора»/«Фиделио» была призвана заполнить эту брешь. Отсюда прямой путь лежал к операм Вебера и Вагнера.

МО | Кто был ориентиром для Бетховена в оперном жанре?

ЛК |  Основных ориентиров было два: Моцарт и Керубини. Но «фривольные» сюжеты некоторых моцартовских опер вызывали у Бетховена недоумение, и выше всего он ставил «Волшебную флейту». Керубини он чтил как самого выдающегося из современных композиторов. Кстати, Керубини в 1805 году находился в Вене в связи с предстоявшей премьерой своей оперы «Фаниска». Он был знаком с Бетховеном и присутствовал на премьере «Леоноры», после которой, как рассказывают, подарил Бетховену… «Школу пения», выпущенную Парижской консерваторией (с явным намеком на «невокальность» его оперы). Как отреагировал Бетховен, в точности неизвестно, но позднее Керубини уже в Париже называл его «медведем». Бетховен же сохранил к нему огромное уважение как к музыканту. В «Фиделио» влияние Керубини заметнее, чем в «Леоноре».

Пожалуй, нужно еще назвать Фердинандо Паэра. Бетховен ценил его «Ахилла», безусловно знал «Тамерлана», а «Леонора» Паэра, поставленная в Дрездене на год раньше бетховенской оперы, стала для него своеобразным вызовом. Однако, сочиняя свою «Леонору», Бетховен еще не знал паэровской (это видно по музыке). А когда сочинял «Фиделио», уже знал, и кое-что взял себе на заметку.

МО | В «Леоноре» существует смешение жанровых моделей, звучат большие разделы просто симфонической музыки. Значит ли это, что оперный жанр для Бетховена был довольно «загадочной» субстанцией?

ЛК |  Тенценция к синтезу жанров прогрессировала в конце XVIII века у всех крупных композиторов, и прежде всего у Моцарта. Итальянцы тоже не остались в стороне, породив смешанный жанр «семисериа» - серьезной оперы со счастливой развязкой и с привнесением комических сцен. Французская «опера спасения»также отличалась тяготением к смешению разных стилей и жанров, от глюковской героики до куплетных песен, танцев и симфонических эпизодов. Поэтому «Леонора» была как раз на пике «тренда». Симфонизма в ней, конечно, гораздо больше, чем у многих современников. С другой стороны, в «Леоноре» Паэра тоже есть и развернутая увертюра, и очень масштабные вступления к ариям и ансамблям.

МО | Почему для Бетховена так важно было написать успешную оперу?

ЛК |  Опера в то время находилась наверху «пирамиды» жанров. Автор успешной оперы (а лучше, нескольких опер) котировался куда выше, чем автор сонат или даже симфоний. Это был путь и к славе, и к материальному успеху. Но, помимо прочего, Бетховен с детства любил театр. Конечно, ему хотелось утвердиться и в оперном жанре тоже, как ранее и Моцарту.

МО | Правильно ли распространенное мнение, что Бетховен больше не обращался к опере, так как не было достойных либретто?

ЛК |  Причины были разными. Иногда его предложения отвергались дирекцией придворных театров (он хотел получить постоянный ангажемент, а не разовый заказ). Иногда что-то трагическое случалось с либреттистами. На давний замысел «Фауста» он действительно не нашел либреттиста. Венские театральные авторы поднаторели в написании легких зингшпилей, и переработка трагедии Гете им была не по плечу. А сам Гете, видимо, тоже не жаждал заниматься чем-то подобным.

«  Лазарь»

МО | Знал ил Шуберт «Леонору» или «Фиделио» Бетховена?

ЛК |  Конечно, знал! Чтобы попасть на премьеру «Фиделио» в 1814, Шуберт, как рассказывают, продал букинисту свои учебники (он тогда, по настоянию отца, числился в семинарии для школьных учителей). Поскольку опера шла в течение ряда сезонов, - до отъезда примадонны Анны Мильдер в Берлин в 1816, - Шуберт, скорее всего, посещал и другие представления. С Мильдер он сам был знаком, сохранилось его письмо к ней в Берлин. А исполнитель партии Пизарро на премьере 1814, Иоганн Михаэль Фогль, стал вскоре «шубертовским» певцом, пропагандировавшим его творчество в совместных приватных и публичных концертах.

Вероятно, Шуберт имел и клавир «Фиделио», изданный в том же 1814 (его выполнил под надзором Бетховена молодой Игнац Мошелес). «Леонору» же Шуберт знать не мог.

МО |  Главная интрига оперы – почему Шуберт не дописал «Лазаря»? Насколько подобная «неоконченность» вообще свойственна музыкальному мышлению Шуберта?

ЛК |  Да, пожалуй, «неоконченность» - черта именно творчества Шуберта. У него ведь не только одна, Восьмая, симфония, «неоконченная». Таких симфоний как минимум несколько - Седьмая, ми мажор, или Десятая, ре мажор. Есть и ряд других симфонических эскизов разной степени развернутости. Возможно, дело было и в бесперспективности работы над крупными сочинениями, которые никто не брался исполнять. Ни добиться исполнения «Лазаря», ни, тем более, поставить его на сцене, Шуберт, очевидно, не мог.

МО | Какое место «Лазарь» занимает в его оперном творчестве?

ЛК |  «Лазарь» относится к промежуточному жанру, это не совсем опера, а скорее драматическая оратория. Поэтому трудно найти такому сочинению место в оперном творчестве Шуберта. Да, в основе либретто - религиозная драма Августа Германа Нимейера, однако ее автором был протестант. В Вене 1820-х годов подобные сюжеты на сцене были совершенно невозможны. Цензура свирепствовала и в отношении куда более безобидных вещей.

На самом деле произведение Шуберта связано с очень давней австрийской традицией театрализованных ораторий - sepolcri, исполнявшихся в XVIII веке в костюмах на фоне декорации Голгофы и гроба Господня. Сюжет о Лазаре очень хорошо ложится в эту традицию, хотя после смерти императора Иосифа I в 1705 году сеполькри при венском дворе больше не ставились в откровенно театральной манере. Однако оперный стиль присутствовал во многих венских ораториях, исполнявшихся на Страстной неделе и на Пасху, включая ораторию Бетховена «Христос на Масличной горе» (ее в Вене времен Шуберта играли довольно часто).

С другой стороны, в начале XIX века в Вене начали исполняться драматические оратории Генделя, вроде «Самсона» («Самсон», в частности, исполнялся в 1814 году во время Венского конгресса) и «Иуды Маккавея». Хотя они также звучали только в концертном варианте, идея «священного писания в лицах» могла вдохновить многих композиторов.

Между прочим, среди нереализованных замыслов Бетховена - оратория «Саул» (на тот же сюжет, что и у Генделя). По стилю «Лазарь», пожалуй, отталкивается от мелодичной песенности и ариозности, присущей операм Шуберта, и устремляется в сферу мелоса церковной музыки - той, что расцвела в поздних мессах Гайдна, а также в мессах самого Шуберта. Органичность сочетания светского и духовного начал - особая черта этого сочинения.

МО | Каков оперный контекст этого времени в Вене? На него ориентировался Шуберт или противопоставлял себя ему?

ЛК |  Контекст был очень пестрым. С одной стороны - всеобщее страстное увлечение операми Россини. Маэстро приехал в Вену в 1822 году и очаровал всех своей любезностью, юмором, добротой и общительностью. С другой - огромный успех новой постановки «Фиделио» в 1822 году, не меньший успех «Волшебного стрелка» Вебера и… знаменательный неуспех его же «Эврианты», написанной в 1823 специально для Вены.

Параллельно во всех венских театрах продолжали идти всевозможные зингшпили и фарсы. Венцы их очень любили, а цензура обычно относилась к ним снисходительно (правда, название зингшпиля Шуберта «Заговорщики» показалось крамольным, и его заставили изменить на «Домашнюю войну»).

Шуберт был бы рад вписаться в этот контекст и все время пытался это сделать. Но у него не получалось. Для зингшпилей его музыка была слишком тонкой и изысканной, а серьезных либретто ему практически не предлагали. «Лазарь» - из ряда вон выходящее произведение, но судьба его показательна. В Вене перспектив на постановку не было никаких.

МО | Каково состояние оперного наследия Шуберта? И почему, на Ваш взгляд, в России оперный Шуберт не известен?

ЛК |  В России оперный Шуберт известен знатокам, но, к сожалению, в основном по записям. В Большом зале консерватории под управлением Г.Н. Рождественского был исполнен зингшпиль «Заговорщики, или Домашняя война». На Западе иногда ставят и другие оперы - например, «Фьеррабрас».

К операм Шуберта трудно подобрать сценический ключ. Чаще всего их сюжеты современному человеку кажутся надуманными, слишком условными, а герои не поддаются внятной эмоциональной трактовке. Виноваты в этом обычно либреттисты или драматурги (более сумбурное сочинение, чем «Розамунда» Гельмины фон Шези, трудно себе представить, хотя это не опера, а пьеса с музыкой Шуберта). Но в России редко исполняют и некоторые замечательные произведения отечественных композиторов, в том числе классиков (например, у нас нет ни одной записи «Сервилии» Римского-Корсакова!).

Так что Шуберт здесь - не исключение. Нужно от души радоваться неутомимому просветительскому подвижничеству Г.Н. Рождественского, который вводит в репертуар Камерного театра забытые шедевры и драгоценные раритеты.

«Новый Акрополь» в Москве

Дата: 22.03.2009
Сегодня тема Музыкальной гостиной была посвящена трем великим музыкантам. Музыка была для них не просто профессией, она была для них смыслом жизни, была их счастьем... Сегодня мы слушали не только их произведения в исполнении замечательного трио «Анима», но и знакомились с их удивительной судьбой наполненной музыкой, преодолениями препятствий, которые преподносила им судьба и осуществления Великих мечт, которые жили в каждом из них... Три великих гения — таких непохожих друг на друга, но объединенных тем, что все эти великие люди умеют Возрождаться.

Фрагменты с вечера.

Встреча юного Бетховена и Моцарта.
Юный Бетховен мечтал о встрече с великим Моцартом, произведения которого знал и боготворил. В шестнадцать лет осуществляется его мечта. С замиранием сердца играет он великому маэстро. Но Моцарт недоверчиво относится к неизвестному юноше, полагая, что тот исполняет пьесу, хорошо разученную. Почувствовав настроение Моцарта, Людвиг осмелился попросить тему для свободной фантазии. Моцарт наиграл мелодию, и молодой музыкант с необыкновенным воодушевлением стал развивать ее. Моцарт был поражен. Он воскликнул, указывая друзьям на Людвига: «Обратите внимание на этого юношу, он заставит заговорить о себе весь мир!» Бетховен уходил окрыленный, полный радостных надежд и стремлений.

Встреча Шуберта и Бетховена.
Живя в одном городе — Вене — Шуберт и Бетховен не были знакомы. Из-за своей глухоты маститый композитор вел замкнутый образ жизни, общаться с ним было трудно. Шуберт же был до крайности застенчив и не решался представиться великому композитору, которого боготворил Лишь незадолго до смерти Бетховена случилось так, что его верный друг и секретарь Шиндлер показал композитору несколько десятков шубертовских песен. Могучая сила лирического дарования молодого композитора глубоко поразила Бетховена. Радостно возбужденный, он воскликнул: «Поистине в этом Шуберте живет искра божья!»