Интервью с братьями стругацкими. Борис Стругацкий - Интервью длиною в годы: по материалам офлайн-интервью

— В ваших романах всегда есть патриархальная система взаимоотношений между старшим и опекаемым младшим. Этот уклад был воспринят от отца, от семьи?
— Я отца не помню совсем. Знаю его по фотографиям: человек во френче, бывший военный, бывший политкомиссар, впоследствии исключенный из партии сотрудник Публичной библиотеки. Интеллигентный человек, очень начитанный. Два шкафа книг, что по тем временам было большой редкостью.
Патриархальности в наших книгах я, честно говоря, не замечал, но, наверное, это есть. Я тоже склонен к патриархальному укладу. Младший должен знать свое место, а старший — свои обязанности.
— Аркадий был старше вас на восемь лет...
— Был царь, бог, командир, полководец, орел, великий и могучий утес — Аркадий. И был маленький, преданный, готовый и согласный на все ради старшего, покорный, никогда не бунтующий младший брат Борис. Младший брат звал старшего "Аркашенька", старший брат звал младшего "Барбос". У Аркадия были прекрасные друзья. Часто они собирались в маленькой Аркашиной комнате, вели там таинственные разговоры. А младший в это время скребся тихонько одним пальцем в дверь и говорил тоненьким голоском: "Аркашенька, можно?" Иногда его туда допускали.
— Почему вы все-таки разошлись в профессиях?
— Наоборот, я следовал по стопам старшего брата. Аркадий мечтал стать астрономом и физиком. Но он был призван в 43-м году и отправлен в Актюбинское минометное училище. Он должен был летом выйти из этого училища и вместе с сотней других молодых парней отправиться на Курскую дугу. Там они все и полегли. Но буквально за неделю до отпуска приехала комиссия из Москвы, которая отбирала более или менее интеллигентных грамотных ребят для открывающегося института военных переводчиков. Всю сотню посадили, заставили писать диктант или изложение. Тех, кто написал лучше всех,— Аркадия и еще одного парня — отправили в Москву. Так он спасся от смерти, но определил свое будущее — закончил институт по специальности "переводчик с японского и английского". Потом был отправлен дивизионным переводчиком на Камчатку. Потом начал бомбардировать министра обороны просьбами об увольнении из армии. И в конце концов в 1955 году ему разрешили из армии уволиться. Тогда он вернулся. Правда, не в Ленинград, а в Москву к своей семье.
— А вы в это время воплощали его мечту?
— Да, поскольку жизнь у меня была гораздо более спокойная. Я закончил школу с серебряной медалью и стал поступать в соответствии со старинным желанием на физический факультет Ленинградского университета. Был благополучно завален на коллоквиуме по причинам, которые до сих пор для меня остаются загадкой. Но, к счастью, поступил в университет на астрономическое отделение. Астрономия была моей второй любовью. Вот так наши пути разошлись.
— А как они сошлись обратно?
— Аркадий с детства пописывал. Еще до войны выпускал рукописный журнал, написал роман "Находка майора Ковалева", снабженный собственными иллюстрациями тушью. Блестящее было сочинение. К сожалению, пропало: я дал кому-то из своих дружков почитать, и они замотали.
Я сначала относился ко всему этому с естественным интересом. Но уже и сам пописывал по его примеру. Самое раннее мое произведение относится в восьмому классу. Нам было дано сочинение на вольную тему, и я решил написать фантастический рассказ со странным названием "Виско".
— Кому из вас пришла в голову идея писать вдвоем?
— Очень просто пришла. Мы часто разглагольствовали в присутствии родных и близких о том, как отвратительна наша фантастика, как все бездарно пишут. И в один прекрасный день жена Аркадия Лена сказала: "Ну что вы все болтаете? Если вы такие умелые, если вы знаете как, сядьте и напишите". И мы тогда сгоряча заключили пари о том, что напишем роман.
— Психологи считают, что детские модели поведения можно пронести через всю жизнь. Вам не мешало положение преданного младшего брата?
— Наша модель довольно быстро исчерпала себя. Еще в "Стране багровых туч" преимущество Аркадия было подавляющим. Он был гораздо опытнее, написал две части, я — одну. Эту третью часть он заставил меня писать в одиночку. Я сидел, барабанил на машинке, а он валялся рядом на диване, читал "Порт-Артур" и говорил, что он — в отпуске. Но уже году в 59-60-м возникло полное равенство и вопрос о приоритетах уже не поднимался. Мы были равнозначными и равновеликими элементами некоего процесса.
— Что такое художественная реальность или творчество, поделенное на двоих?
— Это две творческие реальности, соединенные в одну. Каждому из нас Бог дал хорошую фантазию, Бог дал дар слова. Литературный вкус, хотя, наверное, это уже не Бог. Мы с детства были квалифицированными читателями с четким пониманием, что в литературе хорошо и что плохо. Не из тех людей, которым все равно, что читать — Хемингуэя, кавалера Золотой Звезды Бобоевского или еще какую-нибудь бодягу. Так что вопрос был чисто технический: как это сделать, как реализовать?
Мы испробовали очень много методов работы вдвоем. Сначала нам казалось, что самое правильное, когда один пишет свой вариант, другой — свой. Потом мы меняемся, исправляем, а потом уже пытаемся их соединить. Этот метод не хуже других, но он очень медленный. Рассказики часто писал кто-то один, посылал соавтору. Тот правил, возвращал обратно. Тоже медленный метод. И в какой-то момент, года через три-четыре после начала совместной работы мы случайно попробовали писать просто на голом месте. Есть только идея, план. Один сидит за машинкой, другой — с листом бумаги, чтобы заносить варианты. Произносится какая-то фраза, она записывается, обсуждается. Этот метод оказался самым эффективным. Он сберегает кучу времени, энергии и бумаги, между прочим.
— Мировоззрение братьев Стругацких довольно сильно менялось. Как получалось, что вы оба менялись одновременно? Вы жили в разных городах, разной жизнью и сходились, только когда писали очередную вещь.
— Мы жили в разных городах, но жили абсолютно одной и той же жизнью. Во всяком случае, очень похожей. Конечно, у нас были разные друзья. Аркадий работал редактором, я — астрономом. Но у нас была общая история, страна, общие события, съезды КПСС, полемики и литературные скандалы. Общие разговоры, споры, которыми занималась вообще вся интеллигенция этого времени. Все говорили об одном и том же: появляются "Люди. Годы. Жизнь", все говорят об Эренбурге, появляется "Один день Ивана Денисовича", все говорят о Солженицыне. Появляется письмо ЦК по поводу культа личности, все говорят о нем. А если учесть, что из двенадцати месяцев в году мы, наверное, три месяца проводили вместе, то ничего удивительного в едином мировоззрении нет.
— А как сходились ваши темпераменты во время работы? Говорят, Аркадий Стругацкий был этакий "гусар", а вы, напротив, всегда были очень сдержанны.
— Правильнее было бы сказать, что Аркадий был человеком эмоциональным, а я рациональным. Аркадий очень часто поддавался эмоциям, когда нужно и когда не нужно. А я почти никогда, держал себя в узде. Каждый из нас считал за благо свою норму поведения. И мы же непрерывно спорили. Работа вдвоем — постоянный спор.
— А что такое слава, поделенная на двоих?
— Я не знаю, что такое слава. Яркая заплата на ветхом рубище певца. Эту фразу мы очень часто друг другу повторяли, когда речь шла об очередной задержке гонорара. Хрен с ней, со славой, но яркую заплату вы нам все-таки дайте. Конечно, очень приятно прочитать про себя хорошую статью и неприятно — плохую. К тому же отрицательная рецензия на месяц, на два, на три останавливала какую-нибудь рукопись. Издательство начинало принюхиваться, бегать по начальству и выяснять, как понимать эту отрицательную рецензию. Нам всегда хватало славы, которая была. Мало славы — хорошо, побольше — тоже хорошо.
— Вы как-то сказали, что ваши лучшие вещи — "Улитка на склоне", "Пикник на обочине" — были написаны в тот момент, когда вы попали в тупик. Как вы оба попадали туда одновременно, как вы синхронизировались?
— Мы не могли порознь попадать в тупик. Если в тупик попадал один, то другой на себе тащил этот воз до тех пор, пока первый из тупика не выходил. Трудность была тогда, когда попадали оба. Первый тупик у нас, который нас страшно напугал, случился, когда мы писали "Попытку к бегству" в 1961 году. Был разработанный план, готовый сюжет, готовые герои. Мы собрались, сели, написали один посторонний рассказик, потом весело принялись за повесть, над которой думали уже год. Все на мази, садись и пиши! Мы написали десять-двадцать страниц и вдруг поняли, что нам писать неинтересно. Ну неинтересно нам писать о том, что мы придумали. Это был очень тяжелый, страшный момент, который длился, наверное, часов десять. Пока одному из нас — уж не помню кому — не пришла в голову гениальная идея сделать одного из героев пришельцем из прошлого. И сразу вся вещь заиграла.
А второй тупик действительно был с "Улиткой". Тоже была готовая, хорошо разработанная повесть. Мы приехали в Гагры, впервые в жизни в Дом творчества писателей. Ну сейчас сядем и напишем замечательный роман. А роман не идет. Три дня промучились. И в результате написали совсем другой роман. Вообще опыт показывает, что литературные кризисы очень неприятны, мучительны и похожи на тяжелую, неаппетитную болезнь. Но когда этот кризис лопается, как нарыв, получаются хорошие вещи.
— Как складывались ваши отношения с кинематографом? Вы работали и с Тарковским, и с Сокуровым...
— Скорее плохо. Если оценивать эти контакты за много лет, они тянут на тройку с минусом... Я тут как раз перечитывал старые письма Аркадия, где он криком кричит: "Клянусь! Никогда! Больше! Не иметь дело с кино!"
Нам приходилось иметь дело с кино прежде всего потому, что в кино хорошо платили. Это было немаловажно, если учесть, что с 1970 по 1980 год у нас не вышло ни одной новой книжки.
— На что же вы жили в это десятилетие?
— Было два журнала, которые нас поддерживали несмотря ни на что. В Москве — "Знание — сила", в Ленинграде — "Аврора". Они нас спасали от голодной смерти и полной безвестности. Я загнал свою коллекцию марок, и на эти деньги жил несколько лет. Аркадий был вынужден снова поступить на редакторскую работу. Да, главным источником дохода были, конечно, зарубежные издания. Мы получали сертификаты — такая замена денег. Если мы получали гонорар в тысячу долларов, то нам выдавалось шестьсот рублей сертификатов — по цене шестьдесят копеек за доллар. Но это были серьезные, настоящие деньги. На них, конечно, нельзя было покупать продукты, потому что покупать картошку за доллары казалось диким, но так мы покупали всю одежду. Благодаря наличию сертификатов я время от времени менял старый автомобиль на новый. "Заграница нам поможет",— говорили мы друг другу, и так оно и было.
Ну и, конечно, кино давало деньги. Было много попыток, много сценариев, которые писались, за них был получен аванс, но на этом дело кончалось.
Было две удачи, два действительно сильных фильма: "Сталкер" Тарковского и "Дни затмения" Сокурова. Мощные картины, каждая из которых, наверное, является кинематографическим уроком. Но они весьма далеки от того, что делали Стругацкие. Это картины не по Стругацким, а по отдаленным мотивам произведений. Хотя наше участие в работе было самым непосредственным. Для Тарковского мы написали девять вариантов сценария, заранее договорившись, что будем терпеливо делать то, что попросит мастер. И мы писали вариант за вариантом, пока не получился последний. С Сокуровым — примерно то же самое. Там было написано два или три варианта, но в конечном итоге мы так и не нашли дороги к его сердцу. Он использовал вариант своего постоянного сценариста Юрия Арабова.
— В съемках вы принимали непосредственное участие?
— Только на уровне сценария. Правда, Аркадий ездил на съемки "Сталкера", а меня пытались затащить на съемки фильма "Отель "У погибшего альпиниста"", но я-то лично всегда считал, что это бессмысленно.
— Вашей страстью были почтовые марки?
— Почему были? И есть. Я страстный филателист и начал этим серьезно заниматься с 1948 года. Хотя собрать нормальную коллекцию человеку со средним достатком совершенно невозможно. Потом коллекцию я, как уже говорил, загнал. Несколько лет не собирал марок вообще. Но рассказывать про марки бессмысленно — все равно что описывать вкус вина.
— У Аркадия Натановича тоже была своя страсть?
— Не знаю, страсть ли, но его любимым занятием было собрать друзей, уставить стол спиртным, сидеть, выпивать, рассказывать анекдоты, случаи из жизни, выдумывать, спорить. Потом он, правда, стал более нелюдимым. Его страстью можно назвать чтение. Он читал непрерывно, не мог без книжки прожить трех часов.
— Братья Стругацкие — это ведь было нечто другое, чем собственно вы и собственно Аркадий.
— Конечно, как соединение кислорода и водорода дает нечто третье — то, что называется водой.
— Как вы теперь чувствуете себя без соавтора?
— Представьте себе, что вы с напарником пилите гигантское бревно, много лет пилите. Потом напарник уходит. Бревно осталось, пила осталась. Двуручная. Вы когда-нибудь пробовали пилить дрова в одиночку двуручной пилой?

Кратко о статье: В статье-интервью, написанной в 1967 году для «Комсомольской правды», Стругацкие говорят об опасности общества потребления, о необходимости создания Человека Воспитанного, о важности фигуры педагога, о построении открытого информационного общества и о неизбежном противостоянии с «серыми», которые, увы, прячутся далеко не только в арканарских подворотнях.

«ИНТЕЛЛИГЕНТ - ПОНЯТИЕ МИРОВОЗЗРЕНЧЕСКОЕ...»

Неопубликованное интервью братьев Стругацких

Это интервью было написано в 1967 году. Братья Стругацкие уже давно были флагманами отечественной фантастики. Несмотря на обилие критики, они пользовались неприкрытой и устойчивой любовью читателей. Десяток написанных ими к тому моменту повестей занимал первые места в читательских рейтингах (тогда их роль выполняли клубные и библиотечные анкеты).

Некоторые формулировки и тезисы интервью (точнее, статьи - хотя братья и отвечали на вопросы ведущего, но построен текст в форме монолога) неизбежно покажутся устаревшими. Однако, соблюдая принятую тогда риторику, Стругацкие повторяют то же, о чём старались рассказывать всегда: об опасности общества потребления, о необходимости создания Человека Воспитанного, о важности фигуры педагога, о необходимости открытого информационного общества и о неизбежном противостоянии с «серыми», которые, увы, прячутся далеко не только в арканарских подворотнях.

ХРОНИКИ НЕСОСТОЯВШЕЙСЯ ПУБЛИКАЦИИ

История этой статьи начинается с записи в рабочем дневнике Стругацких, сделанной 12 января 1967 года, во время работы над «Гадкими лебедями»: «Звонили из КомсПр, просили интервью о мещанстве и настоящем человеке».

Дальнейшие перипетии прослеживаются по переписке братьев (а переписывались они постоянно, раз в несколько дней).

Аркадий - Борису

«Был я в «Комс. Правде», говорил с ребятами. От нас ждут интервью на тему о молодой интеллигенции. Они заготовят вопросы, а мы на них ответим».

«Посылаю тебе всё, что накропал. Как ты увидишь, там мало общего с вопросником, но мне кажется, ребята сами не знают точно, чего они хотят. Посылаю также «КП» с диалогом с Амосовым - для общности*. С богом - работай. Режь и правь, пиши здорово, будь хозяином».

Борис - Аркадию

«Посылаю тебе материалы. Ты написал хорошо, и добавил я мало. Кое-что вычеркнул. Если чернилами, то - категорически, а если карандашом, то как хочешь. Вообще-то получилось, конечно, не совсем то, но я думаю, что опубликовано это всё равно не будет (вопросы интеллигенции решаются у нас на уровне «Правды», как известно), так что сойдёт».

Аркадий - Борису

«Рад, что наша статья в «Комсомолку» закончилась. Теперь перепечатаю и отнесу, и дело с концом».

«Наша статья для «Комсомолки» не вызвала никаких возражений, только просят ещё раз встретиться и дополнить живым разговором, поскольку это всё-таки идёт по разделу «Наши диалоги». На той неделе схожу».

Борис - Аркадию

«Неужели статья в Комсомолке пойдёт без существенных изменений? Не верится что-то. Во всяком случае очень прошу: пришли окончательный текст мне для ознакомления. Дело серьёзное, надо быть очень точными, если, действительно, они хотят печатать».

Аркадий - Борису

«Со статьёй в «Комсомолке» ещё не всё решено. Три дня назад я там был ещё раз, беседовали два часа, они будут на основе стенограммы дополнять и развивать, а потом дадут нам для проходки рукой мастера. Это будет, видимо, в твоё присутствие в Голицыне».

В итоге эта статья-интервью не была опубликована, как и предполагал Борис Натанович. Её нашли в архиве Стругацких и бережно восстановили по черновикам члены группы «Людены». Скоро эти материалы войдут в книгу «Неизвестные Стругацкие. Письма. Рабочие дневники. 1967–1971», а сегодня мы предлагаем их вниманию читателей «Мира фантастики».

Сразу договоримся: мы не социологи, а простые советские писатели. В разговоре о таком мощном и серьёзном общественном явлении, как молодая советская интеллигенция, мы можем исходить лишь из личных впечатлений и наблюдений и из самых общих соображений. Ни статистических, ни анкетных данных у нас практически нет. Не исключено поэтому, что наши высказывания не будут убедительны, а некоторые наши выводы окажутся даже неверны.

1. Что такое интеллигенция? Собственно, интеллигентность - понятие скорее мировоззренческое, чем социологическое. Интеллигентный человек характеризуется прежде всего определённым отношением к окружающему миру, а потом уже принадлежностью к некоторой социальной прослойке. Грубо говоря, интеллигентность - это знание плюс стремление к знанию, в противоположность мещанству, которое есть, прежде всего, невежество плюс нежелание узнавать что-либо, лежащее за пределами очень узкого круга потребностей. Поэтому существуют очень неинтеллигентные доценты и члены Союза писателей и вполне интеллигентные, скажем, рабочие.

Однако такой подход, как нам ясно, противоречит интуитивному представлению, бытующему у читателей, и может вызвать путаницу. Поэтому будем говорить об интеллигенте как о творческим работнике умственного труда, причём ограничимся лишь той частью интеллигенции, которая участвует в экономических, культурных и прочих усилиях государства творческой работой в науке, и ограничимся прежде всего потому, что именно научная интеллигенция, на наш взгляд, с наибольшей яркостью демонстрирует черты, характерные для современной молодой советской интеллигенции.

Что представляет собой современный интеллигент-научник?

а) Это человек массовый: современная научная интеллигенция - это армия из сотен тысяч работников.

б) Это человек коллективный: он работает в НИИ и лабораториях довольно обширными группами, зачастую - весьма обширными.

в) Это коммунист, инстинктивный и сознательный, в Марксовом смысле: идеальное общество для него - общество, предоставляющее все возможности для творческой работы, огромные массы духовной пищи и информацию во всей её полноте.

г) Это гражданин: он остро переживает все явления внутренней и внешней политики своей страны.

д) Это скептик и революционер: он ненавидит застой и рутину, беспощаден к дураку и всякий авторитет склонен пробовать на зуб.

Как и рабочий класс, как и крестьянство, научная интеллигенция представляет собой вполне определённую производительную группу общества, что определяется современной ролью науки как производительной силы. Эта группа имеет свою психологию, свои духовные и материальные запросы, своих глашатаев в мире литературы и искусства. Она испытывает влияние других социальных групп, сама влияет на них и не отграничена от них резко. Не защищена она и от влияния мещанской идеологии: фигура хорошего работника, но мещанина и прохвоста столь же нередка среди интеллигентов, как и, скажем, среди рабочих и крестьян.

2. Современная массовая научная интеллигенция представляет собой явление, ещё невиданное в истории, и, может быть, есть смысл рассматривать её как следующую ступень в развитии общества к коммунизму - как самый передовой, самый развитый, самый революционный отряд советского общества, вобравший в себя всё лучшее, что есть в других трудящихся классах. Если мы согласимся с тем, что мещанское, буржуазное мировоззрение, питаемое самыми низкими биологическими и социальными инстинктами, действительно представляет угрозу для коммунизма, то научная интеллигенция может служить неким приближением к человечеству будущего, а отношение её к миру, к труду, к культуре - моделью отношения к этим категориям коммунистического человека. И отсюда вытекает необходимость воспитывать в каждом члене современного советского общества черты, присущие интеллигенту.

Будем говорить откровенно: для этого делается ещё слишком мало. Не знаем, что нужно сделать, чтобы исправить положение. Вероятно, начинать нужно с образования, потому что опыт показывает, что образование лежит в самой основе воспитания. А в образовании всё начинается с педагога, с учителя. Государству следует выдвинуть и всячески, пропагандистски и материально, законодательно и морально, поддерживать тезис: педагог является в стране самой главной профессией, педагогу - всяческое материальное стимулирование, все партийные и административные работники прежде всего отвечают за образование, а потом уже за остальное, в том числе и производство. Это первая половина проблемы. Вторая половина - сама фигура педагога. Уровень квалификации и интеллигентности педагога в массе должен быть доведён до уровня передового научного интеллигента. Интеллигент - лучший, идеальный образец работника воспитания: с огромным кругозором, сомневающийся, ищущий, насмешливый и внимательный. Более всего любящий своё дело и потому хорошо защищённый от инстинктивных порывов, достаточно знающий, чтобы правильно выбрать основные принципы жизни, и достаточно умный, чтобы не превращать эти принципы в догму в изменившихся условиях. Воспитание воспитателей - проблема не только очень сложная, это проблема, требующая для своего решения многих лет упорной и последовательной работы. Чтобы решить эту проблему, потребуются десятки лет, огромные средства и все новейшие достижения психологии, педагогики, социологии. Воспитание человека всегда было великим искусством, со своими шедеврами и со своими гениями вроде Ушинского, Корчака и Макаренко. Теперь задача сводится к превращению искусства в науку, и решать эту задачу надо начинать уже сейчас.

Всем очевидна роль средств массового воспитания: литературы, кино, телевидения. Недоучкам, трусам, серым людям здесь не место. Здесь тоже нужны настоящие интеллигенты. Хотя бы для того, чтобы правильно переводить известное изречение Маркса: не «искусство должно быть понятно народу», а «искусство должно быть понято народом».

3. Для человека с широким кругозором и с психологией, наименее тронутой мещанской заразой, то есть для интеллигента, особенно молодого, авторитета места не существует. Он чутко улавливает любую фальшь и любую алогичность плохо убеждённого или серого «властьимущего» и в лучшем случае потихоньку посмеётся, а в худшем - разочаруется и плюнет.

Для научной интеллигенции реален только авторитет знания, увлечённости работой, подкреплённый постоянной готовностью отстаивать свои принципы хоть перед господом богом. Начальник, обосновывающий отказ от своих принципов или от необходимых действий ссылками на туманные высшие соображения или на указания свыше, может быть, и не будет осуждён научной молодёжью (она охотно соглашается, что ничто человеческое нам не чуждо), но авторитетом пользоваться не будет никогда. Начальник, потерпевший поражение от вышестоящих дураков, может рассчитывать на солидарность научников-подчинённых, если они уверены в его принципиальности.

Вообще, солидарность и принципиальность, взаимопомощь и взаимная поддержка свойственны научной интеллигенции более, чем остальному населению. Они интуитивно и сознательно упражняют эти черты - достаточно обратить внимание на массовость участия интеллигенции в разного рода рискованных туристических экспедициях, а также на то обстоятельство, что свыше 90% альпинистов, участников этого самого опасного вида спорта, составляют физики и математики. Вероятно, «преодолевая себя» в экспедициях и восхождениях, научник подсознательно решает проблему: «Что есть я для моих товарищей?».

4. Интеллигенция, как самый жадный потребитель духовной пищи, как никто другой нуждается в информации. Она отлично понимает, что общедоступность информации является необходимым условием развития передового общества и формирования Человека Воспитанного. Оправданность суждений, здоровое критическое отношение к действительности, готовность к устранению пакостей и недоделок - всё это в большой степени зависит от возможности вооружаться наиболее полной информацией. Мало того, перекрытие каналов информации оскорбляет, как выражение неоправданного недоверия. Здесь - источник нигилизма, порождённого как информационным вакуумом, так и обидой. Нигилизм вместо здорового скептицизма, вырастающего на большом знании и подвигающего к действию,- а отсюда пренебрежение общественной работой, неприязнь к администрации, насмешливое отношение ко всяким попыткам организоваться для поддержки массовых общественных движений. Это можно часто наблюдать у молодого интеллигента. И ещё одно, очень важное: там, где нет информации, возникает и наливается мощью слух. Самый недостоверный, чудовищный, глупый, но он заполняет сосущую пустоту в картине действительности, ту пустоту, которую должна была заполнить информация.

5. В образе мыслей и в образе жизни интеллигенции много такого, что настраивает против неё обывателя и мещанина. Это естественно, это было всегда и будет всегда до тех пор, пока остаются обыватели и мещане, которым непонятно, а значит, и враждебно всё, что выходит за пределы примитивных представлений о цели жизни и сущности человека. В отсталых слоях населения бытует миф о тунеядстве интеллигенции (этот миф, как это ни гнусно, поддерживается, бывает, даже молодёжной печатью) и о бешеных её заработках: «У них денег куры не клюют, а у нас на водку не хватает»*. Есть ещё много людей, воспринимающих слово «интеллигенция» как ругательство, есть ещё много любителей поговорить о нигилизме и неустойчивости интеллигенции. И когда такие любители заявляют, что в мире идёт беспощадная идеологическая борьба, они словно не желают видеть, что научная интеллигенция - это не проводники враждебной марксизму идеологии, а идеологическая борьба - это не мордобой на ринге. Наша научная молодёжь есть огромная созидательная и революционная сила. Фронт идеологической борьбы проходит не по границам, а внутри каждого из нас. Сомнения, критическое отношение, стремление к непрерывному расширению кругозора - это не капитулянтство перед буржуазной культурой, а оружие борьбы за новую коммунистическую культуру, которая впитает в себя всё лучшее, что создано и создаётся на нашей планете в этой области. Находятся кретины, дошедшие в своей ненависти к интеллигенции до того, что обзывают её «духовными власовцами». Находятся «начальнички», которые закрывают выставки. Находятся «серые», которые панически боятся, как бы чего не вышло из стремления молодёжи к знанию, к культуре.

Но для каждого, кто верит в неизбежность коммунизма, ясно, что история оставит за бортом всех этих обывателей и воинствующих мещан - уже просто потому, что коммунистическое общество - это общество, состоящее из творцов и исследователей.

Аркадий и Борис Стругацкие

Статьи и интервью

Про критику научной фантастики

Швейк тщетно старался завязать разговор с ефрейтором и по-дружески объяснить ему, почему ефрейторов называют ротной язвой.

1. Преамбула

Вид художественной литературы, именуемый научной фантастикой, существует. Другое дело, что многочисленные попытки теоретически отграничить научную фантастику от других видов художественной литературы не привели к сколько-нибудь определенным результатам. Мы поэтому исходим из предположения, что нормальный человек интуитивно улавливает разницу между, скажем, «Искателями» Гранина и «Туманностью Андромеды» Ефремова и между «Аэлитой» Толстого и народной русской сказкой про Лихо Одноглазое. Итак, научная фантастика существует. Она существует для того, чтобы удовлетворить естественное стремление человека к необычайному, будить воображение, утолять любознательность. Это специфическая цель научной фантастики, и это знает каждый фантаст. (Хотя до сих пор еще попадаются скучные личности, которые хотят, чтобы научная фантастика выполняла функции учебников для средней школы.)

Чтобы покончить с банальными истинами, приведем еще две.

1. Современная научная фантастика отягощена многочисленными недостатками.

2. Тем не менее она является одним из наиболее массовых, наиболее читаемых видов литературы.

Отсюда следует тривиальный вывод: научной фантастике нужна доброкачественная критика.

2. Научная фантастика, какой ее видим мы

Начнем с того, что с нашей точки зрения нет принципиальной разницы между научной фантастикой и другими видами литературы и между работой писателя-фантаста и любого другого писателя-беллетриста. Как и всякий вид литературы, научная фантастика не однородна, она содержит ряд различных идейно-тематических течений. Вот некоторые из них: судьбы величайших изобретений и открытий современной науки; создание образа человека будущего - романтического героя; создание образа обыкновенного человека будущего - принципиально не отличающегося от героя нашего времени; создание гротескных ситуаций, как следствий столкновения человека с необычайными свойствами природы. Как и любой честный писатель-беллетрист, писатель-фантаст в своем творчестве проделывает какую-то эволюцию, совершенствуется, иногда меняет взгляды. Писатель-фантаст, начиная работать над произведением, ставит перед собой определенную задачу, вытекающую из его взглядов и вкусов, и решает ее характерными для себя средствами, применяя ему одному присущие методы воздействия на читателя.

Как и в любом другом виде литературы, в научной фантастике правомерны все проводимые идеи и все разрабатываемые темы (за исключением, разумеется, идей и тем, противоречащих коммунистическому мировоззрению). О критике речь еще будет впереди, но заметим, что, как и всякий писатель-беллетрист, фантаст крепко держится за свои взгляды, и если критика не способна эти взгляды изменить, то это, между прочим, может означать и слабость позиций критики. Отметим, наконец, что, как и в любом другом виде литературы, в научной фантастике есть случайные авторы и авторы-новички. Бывают и халтурщики - тоже как и в любом другом виде литературы.

Такова научная фантастика с нашей точки зрения, и возможностей для другой научной фантастики мы не видим.

3. Научная фантастика, как ее видят критики

Все, изложенное в предыдущем разделе, критика игнорирует. Вот как выглядит современная научная фантастика с точки зрения одной критикессы - с точки зрения, которая представляется нам довольно характерной.

«…Очень уж трудно обнаружить в… этих произведениях… индивидуальность пишущего, его личную особую тему. Попробуйте различить писателей-фантастов по голосам, попытайтесь найти в каждом из них своеобразие - у вас это вряд ли получится…» «…Большинство наших фантастов по большей мере озабочены только одним: они стараются писать как можно более фантастично, вовсе не заботясь о том, чтобы подняться „просто“ до настоящей, хорошей литературы. Вот почему главное для них - некая гипотеза, а все остальное: характеры конфликты, сюжет - не более чем „упаковка“. „Берется набор стандартных ситуаций, характеристик героев, описаний - набор, напоминающий коробку с планками, винтами и колесиками из детского конструктора… Все это замешивается на дрожжах более или менее реальной научной гипотезы, потом выливается в многократно использованную форму „новеллы ужасов“, детектива, монолога „раскаявшегося скептика“ или „пламенного энтузиаста“ - и рассказ готов“». Как видите, от первого абзаца предыдущего раздела не осталось камня на камне.

Не менее любопытные сведения о нашей научной фантастике мы узнаем из других критических работ. Безграмотными невеждами оказываются научные фантасты, коим по сюжетным надобностям потребовалось выскочить за пределы современных научных представлений. Скучными техницистами оказываются, с другой стороны, те фантасты, сюжетные надобности коих позволили им существовать на грани возможного. Критики из среды самих научных фантастов изобретают прелюбопытные теории, суть которых сводится к тому, что лишь направление, представленное автором теории, является истинным, а остальные направления следует карать беспощадно. Вот и второй абзац предыдущего раздела разнесен в пыль.

Таким образом общая картина борьбы критики против научной фантастики выглядит так. Берется вся научная фантастика - скажем, за последние три года Заметьте, если мы говорим «вся» - это значит вся. Молодые и старые. Новички и маститые. Халтурщики и честные. Способные и бездари. Произведения 59-го года и произведения 61-го. Все смешивается в кучу. Из этой кучи, как изюм из батона, выбирается самое неудачное и подвергается осмеянию. При этом, как правило, происходят такие вот вещи. Например, кто-нибудь из этой кучи авторов страдает склонностью к штампам. Берут из него пример, поднимают этот пример на надлежащую сатирическую высоту и объявляют: «Вот они какие, эти нынешние фантасты!» Попробуй потом оправдайся… Но мы забежали вперед.

Такова научная фантастика, которую видит критика, и никакой другой она почему-то не видит.

4. Критика, какой ее видим мы

Интересно, что бы сказал А. Н. Толстой, если бы увидел на третьей полосе какой-либо литературной газеты такую заметку.

Не то!

Я не раз пытался представить себе образ честного интеллигента, принявшего Октябрьскую Революцию. В воображении возникали образы самоотверженных людей, проводивших дни и ночи в тифозных бараках, с воспаленными от бессонницы глазами заседающих у Луначарского, беззаветно идущих в бой за молодую Республику.

- Аркадий Натанович, какое направление в фантастике вам наиболее близко - как автору и как читателю?

Кстати, в своих книгах вы постоянно поднимаете проблему взаимоотношений личности и общества. Так на чьей стороне вы - личности или общества? Или это зависит от конкретной ситуации?

Человек всегда имеет обязанности перед обществом, и эта обязанность называется "долг". С другой стороны, и общество не всегда бывает право, видали мы всякое. Ведь развитие общества, бывает, на какой-то этап отстает от развития самых лучших, самых передовых его членов. Поэтому отношение к этой личности - двоякое. Если вы принимаете идеи этой личности, вы будете делать все, чтобы подтянуть общество до ее уровня. Если же эта личность ушла так далеко, что угрожает разрушением обществу, то при всей любви и симпатии к ней, мы будем, на стороне общества.

- А чем, на ваш взгляд, фантастика полезна обществу?

Ну, это совершенно очевидно. Воспитание навыков нестандартного мышления... Ну и, как говорится, привыкание к будущему. Потому что будущее, по-видимому, ждет человечество очень сложное, очень противоречивое. И если мы въедем в это будущее на уровне мышления, тормозящего развитие, то мы не выдержим просто - ни конкуренции с Западом, ни вообще, я бы сказал даже, не выдержим мы борьбы за существование. Потому что речь сейчас идет о борьбе за существование человечества. Причем я имею в виду не только войну. Экология, наркомания, разврат, это отвратительное потребительство - и вот это все очень страшно. Так что, как говорится, будем драться!

- Чтобы к этому будущему мы пришли вооруженными?

Да! Оснащенными навыками нового мышления! То есть тем, о чем говорил Михаил Сергеевич Горбачев: по-новому мыслить надо научиться. И вот здесь фантастика играет первостепенную роль. В области культуры, естественно.

- А какие проблемы есть сейчас у отечественной фантастики?

Проблема, конечно, одна - издательства. Вот задумал, например, Госкомиздат этот самый тридцатитомник (имеется в виду "Библиотека фантастики", которая ныне уже выходит, но в 24-х томах - А. Ч.), создал редколлегию. И что же? Собрали туда кого угодно, на только не фантастов. И что получилось? Получилось плохо. И вот теперь, когда мы составили новую редколлегию благодаря новому руководству Госкомиздата, мы не можем, оказывается, отказаться от этого наследства. Потому что машина заведена, все уже в планах, под это уже деньги получены и затрачены, и мы уже ничего сделать не можем. И это только один пример. Нам позарез сейчас нужно два стола - в любом издательстве, в каком угодно. В "Советской России". В "Московском рабочем"... нет, в "Московском рабочем" нельзя, потому что он только москвичей печатает... В "Советском писателе". Два стола поставьте и посадите туда двух людей, которых мы вам назовем, - мы, то есть бюро Совета по фантастике при Союзе писателей СССР. И чтобы эти люди подчинялись только непосредственно главному редактору. И чтобы главный редактор использовал бюро Совета по фантастике в качестве коллективного рецензента. Вот что нам нужно всего-то навсего. Это триста рублей в месяц. И проблема будет решена.

В середине 60-х годов начался новый этап в вашем творчестве, связанный с такими повестями, как "Улитка на склоне", "Сказка о Тройке", "Гадкие лебеди". По сравнению с предыдущим я назвал бы его этапом социально-критической фантастики...

Да, философско-социальная тема...

- Чем же было обусловлено появление у вас этой темы?

Знаете, я затрудняюсь сказать... Просто растущей грамотностью братьев Стругацких. Возросшей грамотностью, так скажем. В наш обиход вошли книги, которые раньше были от нас отрезаны: Фолкнер, Хемингуэй, Сэлинджер, наши блестящие писатели - Булгаков, кое-кто из авторов, чьи произведения дошли до нас в рукописях. Ну, нельзя же было торчать на месте и все время писать про путешествие на Венеру!

- Конечно-конечно. Но, наверное, и само время...

А это уж само собой. Вообще, если попытаться проанализировать наши отношения со временем... время иногда оборачивалось против нас. И все же оно, как правило, остается и, я надеюсь, будет оставаться всегда нашим добрейшим другом. Самым лучшим нашим союзником.

Ну да, так можно сказать, хотя бы потому, что 1987 год можно было назвать "годом Стругацких" - ведь и "Сказка о Тройке" наконец опубликована, и "Гадкие лебеди" - повести, которые двадцать лет не могли увидеть свет.

Нет, все-таки я хотел бы называть 1987 год не "годом Стругацких", а "годом Ренессанса в советской фантастике", годом возвращения фантастике гигантского авторитета, который она приобрела в мире в начале 60-х в связи с работой тогдашней "Молодой гвардии". Что Стругацкие! Вот советская фантастика - она должна процветать, нарастать, драться за наши позиции здесь, за рубежом и где угодно.

Кстати, раз уж зашел разговор, не могли бы вы в двух словах рассказать о том, чем была "Молодая гвардия" при Клюевой и Жемайтисе, то есть периода середины и конца 60-х?

Это была блестящая редакция. Это было то, о чем сейчас можно только мечтать. Во-первых, Жемайтис сам увлекался фантастикой. И он выдал впоследствии несколько книжек, довольно интересных - о коммунистическом будущем. Во- вторых, Белла Клюева была совершенно бескорыстным любителем фантастики. Она просто поставила перед собой задачу создать советскую фантастическую литературу. И вдвоем они этого добились. Что еще можно сказать? Какие это люди? Хорошие люди! Друзья. Лжи не было никакой... Приношу я "Гадкие лебеди" Жемайтису, они уже были вставлены в тематический план, ну и все такое... и прихожу я, значит, к нему через неделю. "Ну как, - говорю, - Сергей, прочитал?" Берет папочку, "Вы хорошие писатели, Аркаша. На, возьми и иди, и иди, и иди отсюда..." Все честно было.

В настоящее время, как я заметил, начался какой-то новый этап, новый виток в вашем творчестве, связанный с такими более усложненными по форме, по замыслу вещами, как "Волны гасят ветер" и "Хромая судьба". Не могли бы вы прокомментировать эти повести?

Прокомментировать можно так. Ну, это разные вещи. "Волны гасят ветер" - это заключительная повесть трилогии о Максиме Каммерере... Нас просто поразила однажды такая довольно тривиальная мысль, что научно-техническая революция может привести к биологической эволюции человека. Вот как, например, в радиоактивном пепле островов Бикини появляются новые разновидности растений и животных, как в серных источниках на дне кратеров Курильской гряды появляются анаэробмые виды животных, так и здесь - сама среда начнет подталкивать эволюцию. Причем дело здесь не в том, что мы выступаем, так сказать, против дарвиновских идей, ламарковских идей, дело в том, - что в человеческом организме, по-видимому, скрыта масса потенций, которые только и ждут повода, чтобы проявиться. Эта мысль нас поразила, и мы, значит, стали с ней... "баловаться". А потом... потом нам пришла в голову вторая идея, которую мы нашли возможным сочетать с первой. То есть, какие бы ветры ни задували человечество, волны эти же ветры и. погасят. То есть, короче говоря, ежели все у нас будет благополучно в военном, экологическом и социальном смысле - нет таких ураганов, нет таких гроз, которые могли бы человечество сдвинуть хотя бы на шаг. Это очень стабильная система. Вот вам типичный пример применения фантастики к социальным проблемам... Ну, а "Хромая судьба"... Ну, как может, в конце концов, писатель не написать когда-нибудь о писателе?

- Говорят, что это ваша автобиография.

В какой-то мере, да. Но уж если говорить об автобиографии, то первый автобиографический опыт пары Стругацких - это "3а миллиард лет до конца света". Там очень многие черты главного героя - Бориса Натановича.

Аркадий Натанович, я знаю, что вы не любите вопросов о ваших планах на будущее. Тогда, быть может, расскажете о планах на настоящее? Что закончено, что будет публиковаться?

Ничего не закончено. Правда, сейчас будет опубликован, по-видимому, в "Неве" наш самый большой по объему роман, который называется "Град обреченный". Что еще? Журнал "Смена", видимо, опубликует "Улитку на склоне". Полностью. Они недавно закончили публикацию "Сказки о Тройке", и теперь ее хочет еще раз опубликовать - вот недавно мне позвонили - один журнал, в первый раз слышу, - "Социалистический труд".

Скажите, пожалуйста, Аркадий Натанович, а как вы относитесь к традиционным темам в НФ - "космическая опера", храноклазм?

Очень люблю. Если хорошо написано, читаю взахлеб. Я очень люблю остросюжетную литературу, куда уж деваться-то. Детективы. И фантастику, которую пишут американцы. А также и англичане, например, Уиндем, Боллард... Вот сейчас стало известно, что умерла замечательная американская писательница Урсула Ле Гуин. Она вообще явление совершенно фантастическое. Она всех нас, конечно, обставила. Я никогда, не видел, чтобы идеи диалектического материализма можно было в образах воплотить. У нас ее печатают - ерунду всякую, ну вот вроде нашей "Страны Багровых туч". Чего она стоит по сравнению, скажем, с "Жуком в муравейнике", верно ведь? А вот "Левая рука Юрака" ["Левая рука Мрака" - Ю.З.]! Так сильно написано - я был просто восхищен.

Еще такой вопрос. У вас в "Гадких лебедях" была процитирована одна песня Высоцкого. Вам доводилось с ним встречаться?