Джонатан свифтпутешествия гулливера. Джонатан Свифт - Путешествия Гулливера (в пересказе для детей) Читать приключения гулливера часть 1

©Б. М. Энгельгардт, перевод. Правонаследница, 2010

©Издательство «РИМИС», издание, оформление, 2010

Все права защищены. Никакая часть электронной версии этой книги не может быть воспроизведена в какой бы то ни было форме и какими бы то ни было средствами, включая размещение в сети Интернет и в корпоративных сетях, для частного и публичного использования без письменного разрешения владельца авторских прав.

Текст печатается по изданию: Джонатан Свифт «Путешествия Лемюэля Гулливера» («Библиотека приключений»). М., Детгиз, 1955. Иллюстрации – Жана Гранвиля.

Издательство «РИМИС» выражает благодарность сотрудникам Библиотеки № 30, филиала государственного бюджетного учреждения культуры г. Москвы «Централизованная библиотечная система №1 Северо-Западного административного округа». Издательство «РИМИС» выражает благодарность Ученому секретарю Всероссийской Государственной Библиотеки Иностранной Литературы им. М. И. Рудомино Скороденко Владимиру Андреевичу за оказание помощи в работе над книгой.

Часть первая. Путешествие в Лилипутию

Глава первая

Автор сообщает кое-какие сведения о себе и о своем семействе. Первые побуждения к путешествиям. Он терпит кораблекрушение, спасается вплавь и благополучно достигает берега страны лилипутов. Его берут в плен и увозят вглубь страны.

Я уроженец Ноттингемпшира, где у моего отца было небольшое поместье. Когда мне исполнилось четырнадцать лет, отец послал меня в колледж Иманьюела в Кембридже. Там я пробыл три года, прилежно занимаясь науками. Однако отцу было не по средствам дольше содержать меня в колледже, поэтому он взял меня оттуда и отдал в учение к выдающемуся лондонскому врачу мистеру Джемсу Бетсу, у которого я провел четыре года. Все деньги, какие изредка присылал мне отец, я тратил на изучение навигации и других отраслей математики. Эти науки всегда могли пригодиться в путешествии, а я был убежден, что судьба предназначила мне сделаться путешественником. Покинув мистера Бетса, я возвратился домой, в Ноттингемпшир. При поддержке отца, дяди Джонса и других родственников мне удалось собрать сорок фунтов, и я решил отправиться для продолжения образования в Лейден. Родные обещали высылать мне каждый год тридцать фунтов. В Лейдене я в течение двух лет и семи месяцев изучал медицину, зная, что она мне пригодится в далеких путешествиях.

По возвращении из Лейдена я, с помощью моего доброго учителя мистера Бетса, устроился хирургом на судно «Ласточка», которым командовал капитан Эйбрегем Пеннелл. На этом судне я прослужил три с половиной года и совершил несколько путешествий в Левант и другие страны. Вернувшись на родину, я решил поселиться в Лондоне. Мистер Бетс вполне одобрил мое решение и рекомендовал меня нескольким пациентам. Я снял часть небольшого дома на Олд-Джури и, по совету друзей, женился на мисс Мери Бертон, второй дочери мистера Эдмонда Бертона, чулочника с Ньюгет-стрит, за которой взял четыреста фунтов приданого.

Спустя два года мой добрый учитель Бетс умер; мой заработок сильно сократился. Друзей у меня было мало, а совесть не позволяла мне подражать дурным приемам многих моих собратьев по профессии. Вот почему, посоветовавшись с женой и с некоторыми знакомыми, я решил снова сделаться моряком. В течение шести лет я служил судовым хирургом, переменил два корабля и совершил несколько путешествий в Ост– и Вест-Индию. На этой службе я несколько поправил свои дела.

Уходя в плавание, я всегда запасался большим количеством книг и все свободное время посвящал чтению лучших писателей, древних и новых, а высаживаясь на берег, наблюдал нравы и обычаи туземцев и изучал их язык. Благодаря хорошей памяти это давалось мне очень легко.

Последнее из этих путешествий оказалось не очень удачным. Море мне надоело, и я решил остаться дома с женой и детьми. Я переехал с Олд-Джури на Фегтер-Лейн, а оттуда в Уоппинг, рассчитывая получить практику среди моряков, но мои расчеты не оправдались. После трех лет бесплодных ожиданий я принял выгодное предложение капитана Вильяма Причарда, владельца «Антилопы», отправиться с ним в Южное море .

Мы отплыли из Бристоля 4 мая 1699 года. Вначале наше путешествие было очень удачно. Попутные ветры быстро несли нас вперед, и вскоре мы взяли курс на Ост-Индию. Но как раз в это время разразилась страшная буря. Ураган отнес нас к северо-западу от Вандименовой Земли . Мы находились на 30°2" южной широты. Двенадцать человек из нашего экипажа умерли от переутомления и дурной пищи, остальные были очень изнурены. 5 ноября (начало лета в тех местах) сильный ветер продолжал гнать нас вперед и вперед; стоял густой туман. Внезапно на расстоянии какого-нибудь полукабельтова от корабля показались буруны. Страшный порыв ветра подхватил корабль и помчал на скалу; предпринимать что-либо было поздно. Корабль налетел на камни и мгновенно разбился.

Шестерым из экипажа, в том числе и мне, удалось спустить шлюпку и отъехать от корабля и скалы. По моему расчету, мы прошли на веслах только около трех миль . Последние дни всем нам пришлось так много работать на корабле, что теперь мы были не в силах грести дальше. Мы побросали весла и отдались на волю волн. Через полчаса налетевший с севера шквал опрокинул нашу лодку. Не знаю, что сталось с моими спутниками, находившимися в лодке, а также с теми, кто искал спасения на скале или остался на корабле. Думаю, что все они погибли.

Сам я, очутившись в воде, поплыл куда глаза глядят, подгоняемый ветром и течением. Несколько раз я пытался нащупать дно. Наконец, когда я уже почти совсем выбился из сил и не мог больше бороться с волнами, я почувствовал под собою землю.

К этому времени и буря стала заметно стихать. Дно оказалось настолько отлогим, что мне пришлось брести по воде добрую милю, прежде чем я достиг берега. Было уже, должно быть, около восьми часов вечера. Я прошел вглубь страны на полмили, но нигде не мог найти никаких признаков домов или жителей. От усталости, жары и полупинты водки, которую я выпил, покидая корабль, меня сильно клонило ко сну. Я лег на траву, очень низкую и мягкую, и заснул так крепко, как не спал никогда в жизни.

По моему расчету, сон мой продолжался не менее девяти часов, потому что, когда я проснулся, было уже совсем светло. Я попробовал встать, но не мог пошевелиться. Мои руки и ноги – а я лежал на спине – были прочно прикреплены к земле. Точно так же были притянуты к земле мои длинные и густые волосы. Вместе с тем я чувствовал, что все мое тело от подмышек до бедер перетянуто множеством тонких шнурков. Я мог смотреть только вверх; солнце начинало жечь, и свет его слепил мне глаза. Я слышал какой-то смутный шум, но, лежа на спине, не мог видеть ничего, кроме неба.

Вскоре я почувствовал, как что-то живое задвигалось у меня на левой ноге, осторожно пробралось мне на грудь и приблизилось к подбородку. Опустив глаза, я различил перед собой человека ростом не более шести дюймов, с луком и стрелой в руках и колчаном за спиной. В то же время я почувствовал, что за ним следует еще по крайней мере около сорока подобных ему созданий. От изумления я так громко вскрикнул, что, соскакивая с меня на землю, некоторые из них получили ушибы. Однако они скоро вернулись. Один смельчак рискнул подойти так близко к моему лицу, что мог видеть его целиком. В знак изумления он поднял руки, закатил глаза и крикнул пронзительным, но четким голосом: «Гекина дегуль!» Другие несколько раз повторили эти слова, но тогда я еще не знал, что они значат.

Все это время, как читатель легко может себе представить, я лежал в самой неудобной позе. Наконец, после некоторых усилий, мне удалось порвать веревочки, опутывавшие мою левую руку, и выдернуть из земли колышки, к которым они были прикреплены. Я поднес руку к глазам и тут только понял, на какие хитрости они пустились, чтобы связать меня.

Резким движением головы, что причинило мне нестерпимую боль, я немного ослабил шнурки, прикреплявшие мои волосы с левой стороны. Теперь я мог повернуть голову на два дюйма вправо. Но маленькие создания снова разбежались, и я не успел поймать ни одного из них.

Вслед за тем раздался пронзительный крик многих голосов. Когда он затих, я услышал, как кто-то громко воскликнул: «Тольго фонак!» В то же мгновенье я почувствовал, как больше сотни стрел впилось в мою левую руку. Они кололи меня, как иголки. Тотчас последовал новый залп. Теперь они стреляли в воздух, как у нас в Европе стреляют бомбами. Полагаю, что на мое тело (хотя я этого не почувствовал) обрушился целый град стрел. Несколько попало мне в лицо, которое я поспешил прикрыть рукой. Я застонал от досады и боли и сделал новую попытку освободиться. Но эти создания дали третий залп, еще более сильный, чем первый; некоторые из них стали колоть меня копьями в бока, но, к счастью, на мне была куртка из буйволовой кожи, которую они не могли пробить.

Я рассудил, что благоразумнее всего пролежать спокойно до наступления ночи. В темноте мне нетрудно будет освободиться при помощи левой руки. Я имел все основания думать, что если все обитатели этой страны такой же величины, как те, которых я видел, то я легко справлюсь с любой армией, которую они могут выставить против меня.

Однако судьба распорядилась мной иначе. Убедившись, что я лежу спокойно, люди эти перестали стрелять, но по доносившемуся шуму я догадался, что число их возросло. Справа от меня, прямо против моего уха, раздавался какой-то стук, словно неподалеку что-то строили. Стук этот продолжался более часа. С большими усилиями я повернул голову в ту сторону и ярдах в четырех от себя увидел помост высотой примерно в полтора фута. На этом помосте могло поместиться три-четыре туземца. Один из них, по-видимому, знатная особа, взобрался туда в сопровождении свиты из трех человек и обратился ко мне с длинной речью, из которой я ни слова не понял.

Следует упомянуть, что, прежде чем начать говорить, этот вельможа трижды крикнул: «Ленгро дегиль сан!» Услышав эти слова, человек пятьдесят туземцев тотчас приблизились ко мне и перерезали веревочки, прикреплявшие мои волосы с левой стороны. Это дало мне возможность повернуть голову направо и подробно рассмотреть внешность и жесты говорившего.

На вид ему было лет сорок; ростом он значительно превосходил своих спутников. Один из них – чуть побольше моего среднего пальца, по-видимому паж, – держал его шлейф, а двое других стояли по сторонам. Он говорил, как настоящий оратор. В некоторых местах его речи звучали угрозы, в других – обещания, жалость и благосклонность.

Я отвечал кратко, но с самым покорным видом и в заключение поднял левую руку и глаза к солнцу, словно призывая его в свидетели. Я почти умирал от голода (в последний раз я ел на корабле за несколько часов до крушения), поэтому я не мог сдержать своего нетерпения и, вопреки правилам приличия, поминутно подносил палец ко рту, желая этим показать, что хочу есть.

Гурго (так они называют вельмож, как я узнал впоследствии) отлично меня понял. Он сошел с помоста и приказал приставить к моим бокам несколько лестниц. Более сотни туземцев, нагруженных корзинами с различными кушаньями, взобрались по этим лестницам и направились к моему рту.

Кушанья были доставлены сюда по повелению монарха, как только до него дошло известие обо мне. Они были приготовлены из мяса различных животных, но я не мог разобрать по вкусу, каких именно. Тут были лопатки, окорока и филейные части, с виду напоминавшие бараньи, но размером меньше крылышек жаворонка. Я клал их в рот по две-три штуки сразу и заедал тремя караваями хлеба, каждый величиной не более ружейной пули. Человечки прислуживали мне весьма расторопно и тысячью знаков выражали свое удивление моему росту и аппетиту.

Насытившись, я сделал знак, что хочу пить. Это был смышленый и изобретательный народец. По количеству съеденного мной они заключили, что малым меня не удовлетворить, и необычайно ловко втащили на меня с помощью веревок одну из самых больших бочек, подкатили ее к моей руке и вышибли дно. В бочке вмещалось не больше полупинты вина, и я выпил ее залпом. Вино напоминало легкое бургундское, но было гораздо приятнее на вкус. Они принесли мне вторую бочку, которую я осушил таким же образом, и знаками потребовал еще, но больше у них не оказалось.

Когда я проделал эти чудеса, человечки завопили от радости и пустились в пляс у меня на груди, все время повторяя свое первое восклицание: «Гекина дегуль!» Они знаками предложили мне сбросить обе бочки на землю, но сначала громкими криками «Борач мивола!» предупредили стоявших внизу, чтобы те посторонились. Когда бочки взлетели на воздух, раздался дружный крик: «Гекина дегуль!»

Признаться, меня не раз брало искушение схватить первых попавшихся под руку сорок или пятьдесят человечков, когда они расхаживали взад и вперед по моему телу, и швырнуть их на землю. Но память о том, что мне уже пришлось испытать – они, вероятно, могли причинить мне еще больше неприятностей, – и слово чести, которое я им дал – ибо я так толковал выказанную мной покорность, – скоро прогнали всякие помыслы об этом. Кроме того, я считал себя связанным законом гостеприимства с народом, который не пожалел затрат и устроил мне такое великолепное угощение.

Во всяком случае, я не мог надивиться неустрашимости этих крошечных созданий. Я должен был казаться им каким-то гигантским чудовищем, а они смело взбирались на меня и разгуливали по всему телу, не обращая никакого внимания на то, что у меня одна рука свободна.

Спустя некоторое время передо мной предстала высокопоставленная особа – посол его императорского величества. Его превосходительство, взобравшись на мою ногу, проследовал к моему лицу в сопровождении многочисленной свиты. Он предъявил мне свои верительные грамоты с императорской печатью, поднеся их к моим глазам и обратился ко мне с речью. Посол говорил минут десять без всяких признаков гнева, но с видом непреклонной решимости. При этом он часто показывал рукой куда-то в сторону. Как я узнал позднее, речь шла о том, что его величество вместе с государственным советом постановили перевезти меня в столицу, находившуюся на расстоянии полумили отсюда.

В ответ на его речь я произнес несколько слов, но их никто не понял. Тогда я прибегнул к помощи знаков. Я прикоснулся свободной рукой к другой руке, а затем к голове и к телу, показывая этим, что я желаю получить свободу. По-видимому, его превосходительство хорошо понял смысл этих жестов, потому что покачал отрицательно головой и знаками объяснил мне, что меня повезут как пленника. Однако он дал понять, что обращаться со мной будут хорошо.

Тут я снова подумал, не попытаться ли мне разорвать мои узы. Но жгучая боль лица и рук, покрытых волдырями от вонзившихся в кожу стрел, заставила меня отказаться от этого намерения. К тому же я заметил, что число моих неприятелей непрерывно возрастает. Поэтому я знаками дал понять, что они могут поступать со мной, как им угодно. После этого гурго и его свита весьма учтиво мне поклонились и удалились, заметно повеселев.

Вскоре послышались восторженные крики, среди них часто повторялись слова: «Пепломселан». Внезапно я почувствовал, что толпа стороживших меня туземцев ослабила державшие меня слева веревки, так что я мог повернуться на правый бок. Еще раньше мои лицо и руки смазали какой-то приятно пахнувшей мазью, которая сразу же успокоила жгучую боль, причиненную стрелами. Я успокоился, и меня потянуло ко сну. Я проспал, как мне сказали потом, около восьми часов. В этом не было ничего удивительного, так как по приказанию императора врачи подмешали в бочки с вином сонного зелья.

По-видимому, дело обстояло так: едва император получил донесение обо мне, он в согласии с советом отдал распоряжение, чтобы меня немедленно связали (это было исполнено ночью, пока я спал). Он повелел также накормить меня, когда я проснусь, и приготовить машину для перевозки меня в столицу.

На первый взгляд такое решение может показаться чересчур смелым и опасным. Я уверен, что ни один европейский монарх не рискнул бы поступить таким образом.

Однако, по моему мнению, распоряжение императора было столь же благоразумным, как и великодушным. В самом деле, допустим, что эти люди попытались бы убить меня во время сна. При первом же нападении я бы непременно проснулся от боли и мог прийти в такую ярость, что сразу разорвал бы веревки и, в свою очередь, напал бы на них. Вполне понятно, что они не могли ожидать от меня пощады.

Люди эти – превосходные математики и благодаря поддержке и поощрению императора, известного покровителя наук, достигли большого совершенства в механике.

В распоряжении этого монарха имеются разные машины на колесах для перевозки бревен и других больших тяжестей. Здесь принято строить самые крупные военные корабли – до девяти футов длины – в местах, где растет строевой лес. Затем их поднимают на эти машины и перевозят к морю.

Пятистам плотникам и инженерам было поручено немедленно приготовить самую большую из таких машин. Приказ был выполнен в кратчайший срок. Не прошло, кажется, и четырех часов, как я выбрался на берег, а машина уже отправилась за мной. Ее прибытие к месту, где я находился, народ встретил радостными криками. Это была деревянная платформа, возвышавшаяся на три дюйма над землей, около семи футов в длину и четырех в ширину на двадцати двух колесах. Ее поставили возле меня параллельно моему туловищу.

Главная трудность заключалась в том, чтобы поднять и уложить меня на платформу. С этой целью вбили восемьдесят столбов, каждый вышиной в один фут, потом рабочие обвязали мою шею, руки, туловище и ноги бесчисленными повязками с крючками; к этим крючкам прицепили крепкие канаты толщиной с упаковочную бечевку и перекинули их через блоки, насаженные на столбы. Девятьсот самых сильных рабочих принялись тянуть за канаты, и таким образом меньше чем в три часа меня подняли на повозку и крепко привязали к ней.

Все это мне рассказали позже. Благодаря снотворной микстуре я был погружен в глубокий сон и не чувствовал, что со мной делают.

Понадобилось полторы тысячи самых крупных лошадей из придворных конюшен, каждая вышиной в четыре с половиной дюйма, чтобы довезти меня до столицы, которая, как я уже сказал, отстояла на полмили.

Мы были в дороге часа четыре, когда меня разбудило забавное происшествие. Повозка остановилась для какой-то починки. Воспользовавшись этим, два или три молодых туземца захотели взглянуть какой у меня вид, когда я сплю. Они взобрались на повозку и тихонько прокрались к моему лицу. Один из них, гвардейский офицер, довольно глубоко засунул мне в левую ноздрю острие пики. Я громко чихнул, как от прикосновения соломинки, и проснулся. Храбрецы незаметно скрылись. Только через три недели я узнал причину моего внезапного пробуждения.

Мы провели в дороге весь день. На ночлеге по бокам моей повозки было поставлено около пятисот гвардейцев. Половина из них держала факелы, остальные стояли с луками наготове, чтобы стрелять в меня при первой моей попытке подняться.

С восходом солнца мы снова тронулись в путь и к полудню были в двухстах ярдах от городских ворот. Император со всем своим двором выступил нам навстречу, но высшие сановники решительно воспротивились тому, чтобы его величество подвергал свою особу опасности, поднявшись на меня.

Повозка остановилась возле древнего храма, который считался самым большим во всем королевстве. Несколько лет тому назад в этом храме было совершено ужасное убийство. Местное население, отличающееся большой набожностью, сочло храм оскверненным и перестало посещать его. Храм закрыли, вынесли из него всю утварь и украшения, и он долгое время стоял пустым. В нем-то и решено было поместить меня.

Выходившие на север двери этого здания имели около четырех футов в вышину и около двух футов в ширину, так что я довольно легко мог в них пролезть. По обе стороны дверей, на высоте всего шести дюймов от земли, было два окошка. Сквозь левое окошко придворные кузнецы пропустили девяносто одну цепочку толщиной с часовые цепочки у европейских дам и замкнули их на моей левой ноге тридцатью шестью висячими замками. По другую сторону большой дороги, прямо против этого храма, стояла башня высотой не менее пяти футов. Император в сопровож дении первых сановников поднялся туда, чтобы получше разглядеть меня. С этой же целью возле храма перебывало, как показал специальный подсчет, свыше ста тысяч горожан. Думаю, что не менее десяти тысяч из них взбирались на меня. Но вскоре был издан приказ, запрещавший это под страхом смертной казни.

Закончив свою работу, кузнецы перерезали связывавшие меня веревки, и я поднялся в таком печальном расположении духа, какого не испытывал никогда в жизни.

Шум и изумление толпы, наблюдавшей, как я встал и хожу, не поддаются описанию. Цепь, к которой я был прикован, была длиной около двух ярдов, и я имел возможность не только прохаживаться взад и вперед, описывая полукруг, но и заползать в храм и лежать в нем, вытянувшись во весь рост.

Джонатан Свифт

Путешествия Лемюэля Гулливера

©Б. М. Энгельгардт, перевод. Правонаследница, 2010

©Издательство «РИМИС», издание, оформление, 2010

©Электронная версия книги подготовлена компанией ЛитРес

Часть первая. Путешествие в Лилипутию

Глава первая

Мы отплыли из Бристоля 4 мая 1699 года. Вначале наше путешествие было очень удачно. Попутные ветры быстро несли нас вперед, и вскоре мы взяли курс на Ост-Индию. Но как раз в это время разразилась страшная буря. Ураган отнес нас к северо-западу от Вандименовой Земли{1}. Мы находились на 30°2" южной широты. Двенадцать человек из нашего экипажа умерли от переутомления и дурной пищи, остальные были очень изнурены. 5 ноября (начало лета в тех местах) сильный ветер продолжал гнать нас вперед и вперед; стоял густой туман. Внезапно на расстоянии какого-нибудь полукабельтова от корабля показались буруны. Страшный порыв ветра подхватил корабль и помчал на скалу; предпринимать что-либо было поздно. Корабль налетел на камни и мгновенно разбился.

Шестерым из экипажа, в том числе и мне, удалось спустить шлюпку и отъехать от корабля и скалы. По моему расчету, мы прошли на веслах только около трех миль. Последние дни всем нам пришлось так много работать на корабле, что теперь мы были не в силах грести дальше. Мы побросали весла и отдались на волю волн. Через полчаса налетевший с севера шквал опрокинул нашу лодку. Не знаю, что сталось с моими спутниками, находившимися в лодке, а также с теми, кто искал спасения на скале или остался на корабле. Думаю, что все они погибли.

Текущая страница: 1 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Джонатан Свифт
Эротические приключения Гулливера в Лилипутии

От издательства

В сентябре 2004 года из Лондона на электронный адрес издательства Института соитологии пришло письмо, автор которого сообщал, что у него есть для нас «интересное» предложение. Встретиться договорились на предстоявшей вскоре Международной книжной ярмарке во Франкфурте.

Встреча состоялась 7 октября 2004 года, когда к стенду нашего издательства подошел молодой человек и на русском, с тем акцентом, который появляется у русских, долго проживших или родившихся заграницей, представился. Это и был наш лондонский знакомый. До того он несколько минут внимательно изучал выставленные на нашем стенде издания, как научно-популярные, так и художественные: от Камасутры и откровенных сонетов Пьетро Аретино с не менее откровенными иллюстрациями Джулио Романо и братьев Карраччи до сочинений маркиза де Сада и Леопольда фон Захер-Мазоха.

Изъяснялся он не без труда, однако наши попытки перейти на английский вежливо отверг, заявив: «Мои бабушка и дедушка были русскими. Я люблю русский язык». Не тратя лишних слов, молодой человек заявил нам, что у него есть неопубликованная рукопись Свифта и сделал паузу, наблюдая за нами. Честно сказать, никакого впечатления его слова на нас не произвели. Свифт в России давно издан, то есть, конечно же, прежде всего его «Путешествия Лемюэля Гулливера…», а издавать сейчас что-то еще… Даже его достаточно известная «Сказка бочки» сегодня вряд ли кого заинтересует, тем более – на российском рынке, где первые позиции, наряду с Гарри Поттером, давно и прочно завоевал детективный жанр; даже с реализацией русской классики теперь проблемы… Вот, примерно, какой ответ прозвучал из наших уст. Вежливо выслушав нас, молодой человек сказал:

– Вы меня не поняли. Я предлагаю вам неизданные «Путешествия Лемюэля Гулливера…»

Так состоялось наше знакомство с одним из потомков старинного купеческого рода, давшего России, по меньшей мере, двух выдающихся фигур своего времени Ерофея и Федора Каржавиных. Федор Васильевич Каржавин (1745–1812), полиглот, знавший почти два десятка языков, теоретик архитектуры и художник, плодовитый писатель и ученый-натуралист, путешественник, исколесивший Европу и Америку, и помимо прочего – тайный агент Екатерины II… О Ф. В. Каржавине есть обширная статья в Энциклопедии Брокгауза и Ефрона. Родной дядя Федора Васильевича – Ерофей Каржавин, получивший образование в Сорбонне, – первый переводчик на русский язык свифтовских «Путешествий Лемюэля Гулливера…» Перевод этот, опубликованный в 1772–1773 гг., был сделан с весьма вольной французской версии, но выгодно отличался от нее, поскольку по стилю более соответствовал английскому изданию 1726 года.

Как мы узнали от нашего гостя, после большевистской революции 1917 года потомки рода Каржавиных рассеялись по всему свету, за границей оказалась и часть архива Ф. В. Каржавина, в котором и были обнаружены неопубликованные главы знаменитых «Путешествий…». По утверждению нынешнего владельца рукописи, Федор Каржавин купил ее в свое время у семьи Форда, друга, душеприказчика и хранителя архива знаменитого английского сатирика.

На наш вопрос, почему она до сих пор не опубликована, молодой человек, многозначительно улыбнувшись, предложил нам ознакомиться с содержанием. Так в наших руках оказалась ксерокопия части рукописи. После прочтения нам стала понятна причина, по которой потомок Каржавиных выбрал издательство, специализирующееся именно на эротической литературе.

Рукопись поразила нас смелостью и раблезианской свободой, которую во времена Свифта могли позволить себе немногие, ну разве что такие «одиозные» фигуры, как Джон Клеланд, написавший знаменитый эротический роман «Фанни Хилл, или Мемуары женщины для утех» и затем представший за свое «безнравственное» сочинение перед судом… Кстати, запрет на публикацию романа был снят английским же судом лишь двести лет спустя, в середине XX века. Видимо, такая же судьба ожидала бы и «Путешествия Лемюэля Гулливера…», если бы издатели не привели рукопись в надлежащий, с их точки зрения, вид. Иначе могло последовать и наказание – за издание богохульственных и антиправительственных книг в Англии в ту пору отрезали уши. Впрочем, даже во второй половине XIX века, в викторианские времена, «Путешествия Лемюэля Гулливера…» считали сочинением вредным, грязным и порочным и безжалостно корнали, превращая в невинную сказочку… Да, трудно себе представить, какова была бы реакция церкви, прочти ее духовные отцы знаменитый пассаж из Лилипутии об «остроконечниках и тупоконечниках» в его подлинном, а не искаженном виде. Получается, что священник, настоятель собора святого Патрика в Дублине, был вольнодумцем и в вопросах отношений полов.

В данном контексте нельзя обойти вниманием весьма показательное произведение еще одного великого писателя Англии, современника Свифта – Даниэля Дефо, увидевшее свет в 1722 году под названием «Радости и горести знаменитой Молль Флендерс». Написанная в жанре автобиографии вымышленной героини (как, впрочем, и «Робинзон Крузо»), книга эта вполне могла бы считаться эротической, если бы ее эротика не была вынесена за скобки. Таковой ее намеренно делает сам автор, работающий в рамках того, что позволено временем: «…были приложены все старания к тому, чтобы не допустить в эту повесть в настоящем ее виде никаких непристойностей, никакого бесстыдства, ни одного грубого выражения героини. С этой целью кое-какие подробности порочной части ее жизни, которые нельзя передать в пристойной форме, опущены вовсе, многое же сильно сокращено.» (см.: Радости и горести знаменитой Молль Флендерс. М.: Художественная литература, 1991).

Подобный литературный ход весьма примечателен. Казалось бы, чего проще – пиши о добродетели и не оправдывайся ни перед кем. Но в том-то и дело, что читательский спрос на эротическое, чувственное и запретное был в то время как никогда велик, и расчетливый Дефо это прекрасно понимал. Рынок, возникновение национальной буржуазии, монетизация общественных отношений диктовали новые условия, новые ценности, превращая среди прочего и эрос в выгодный товар. Однако и без того на протяжении человеческой цивилизации завуалированная или откровенная эротика в искусстве и литературе почти всегда была в спросе, повышая градус интимного и социального мироощущения, градус переживания жизни. XVIII век полностью унаследовал от века XVII модель так называемой «куртуазности», выраженную в девизе абсолютизма «Будем наслаждаться!», разве что лишь переведя ее на коммерческую основу. И хотя, если говорить об Англии, тамошний королевский двор вынужден был делиться властью с парламентом, это, по сути, не изменило бытовавших нравов, и общая их картина была здесь такой же двусмысленной, как и в тех странах Европы, где абсолютные монархии еще продолжали карнавал безудержной плоти. Несмотря на христианское порицание, человеческий «низ» в те времена одерживал победу за победой над «верхом», и жизнь во всех слоях европейского общества шла под знаком чувственности и гедонизма. Пожалуй, наиболее ярко этот феномен отражен в изобразительном искусстве Европы XVII–XVIII вв., но и литература не осталась в стороне. Другое дело, что ей в силу специфики печатного слова приходилось в большей мере считаться с охранительной системой мягких условностей и жестких запретов, постулирующих внешнюю, во многом циничную, сторону отношений государства и его граждан. Так, литературные «исповеди» блудниц и грешниц должны были по библейскому образцу Марии Магдалины непременно заканчиваться благодатью искреннего покаяния. Или же поддавшийся искушению «низом» герой по неписаным законам рапортовал читателю о преодолении искуса и торжестве «высокой нравственности». Так в облатке условного ханжества преподносилась истина.

В опубликованных «Путешествиях Лемюэля Гулливера…» можно прочесть: «Часто они [фрейлины – И. К.] раздевали меня донага и голого клали себе на грудь, что мне было очень противно…». «Они раздевались донага, меняли сорочки в моем присутствии, когда я находился на туалетном столе перед их обнаженными телами; но я уверяю, что это зрелище совсем не соблазняло меня и не вызывало во мне никаких других чувств, кроме отвращения и гадливости…» «Самая красивая из этих фрейлин, веселая шаловливая девушка, шестнадцати лет, иногда сажала меня верхом на один из своих сосков и заставляла совершать по своему телу другие экскурсии, но читатель разрешит мне не входить в дальнейшие подробности. Это до такой степени было неприятно мне, что я попросил Глюмдальклич придумать какое-нибудь извинение, чтобы не видеться больше с этой девицей.» (Курсив наш – И. К.; Джонатан Свифт. Путешествия Гулливера. М., 1980). Прямо скажем, в подобную реакцию Гулливера верится с трудом, особенно после того, как сам он называет великанов «красивой расой». И тем более странно, когда ее выказывает здоровый, любознательный и стремящийся, как все путешественники, к новым впечатлениям представитель мужского пола. Логично было бы предположить, что через приемы мнимого осуждения, через напускное ханжество своего героя Свифт пытался сохранить в тексте хотя бы фрагменты своего подлинного сатирического полотна, передающего неприемлемые для официального мнения черты действительности. Однако после ознакомления с ранее неизвестной рукописью становится совершенно очевидным, что в опубликованной версии мы имеем дело не с авторскими уловками, а скорее с незаделанными швами, оставшимися после безжалостных редакторских ножниц.

Нелишне напомнить, что как представитель века Просвещения, высоко чтившего Природу и считавшего Человека естественной частью ее, Свифт полагал человеческий «низ» равноправным по отношению к другим частям тела. У него есть даже сочинение под названием «Human Ordure» («Человеческие экскременты»), в котором автор со знанием дела описывает содержимое выгребных ям, производимое разными сословиями дублинцев.

Тем значимей представляется нам оказавшееся в нашем издательстве произведение, видимо, доработанное Свифтом после неудавшихся попыток опубликовать «Путешествия Лемюэля Гулливера…» в полном объеме. Кстати, в свете новых материалов абсолютно несостоятельной выглядит версия английского литературоведа Генри Морли, касающаяся этимологии слова «лилипут», якобы производного от английского слова «маленький» (little) и слова «испорченный, грязный» (put, putta, pute), взятого из языков романской группы (оттуда же происходит и новейшее русское сленговое заимствование «путана» – то есть шлюха). Нет, Лилипутия Свифта – отнюдь не страна испорченных порочных человечков – картина двенадцатикратно, как в перевернутой подзорной трубе, уменьшенного мира, много сложней и противоречивей, как вообще любая картина жизни. В этой ее многозначности и проявляется мудрость автора, исповедующего принципы естественности всего живого. Джонатан Свифт отнюдь не моралист и весьма далек от навязываемых ему односторонних оценок. Не выдерживает критики и предложенная этимология слова Бробдингнег, якобы представляющего собой анаграмму из слов grand, big, noble – большой, крупный, благородный – (А. Аникст). Похоже, что свифтологи выступают здесь в тогах тех ученых мужей, над которыми иронизирует в своих «Путешествиях…» сам Свифт. В порядке филологической игры предлагаем читателям самим поискать свои собственные смысловые ключи к названиям других стран, где побывал наш неутомимый и любознательный путешественник Гулливер – Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдробдриб. Не проще ли предположить, что тут для Свифта был важен эффект фонетической экзотики, вызывающий смех. А код смеха едва ли можно расшифровывать…

Хорошо известно, что Свифт был крайне недоволен тем, как издатель Бенджамин Мотт выпустил его «Путешествия Лемюэля Гулливера…». Мотту был представлен список опечаток и пропущенных мест, но и в последующих моттовских изданиях искаженные или пропущенные места так и не были восстановлены. В четырехтомном издании «Путешествий Лемюэля Гулливера…», выпущенном в 1735 году в издательстве Фолкнера, ряд ошибок был исправлен, но пропуски (и весьма существенные) так и остались невосполненными.

Изъятые Моттом и впоследствии переработанные Свифтом главы хранились в архиве Ч. Форда, который, по утверждениям биографов знаменитого сатирика, и поддерживал отношения с издателями. Кстати, «Лапутия», содержащая наиболее острую сатиру на современную Свифту Англию, была опубликована Фордом же уже после смерти ее автора и тоже вышла в свет со значительными изъятиями и переработкой издателя.

Свифт умер в 1745 году. Неопубликованные части рукописи, видимо, в конце семидесятых годов XVIII века, были проданы Федору Каржавину. Резонно предположить, что Каржавин после успешной публикации в России перевода «Путешествий Лемюэля Гулливера…», сделанного его дядей, намеревался осуществить новое, полное издание. Намерениям его, по понятным причинам, не суждено было осуществиться.

Роман «Путешествия Лемюэля Гулливера…» по выходе в 1726 году быстро завоевал популярность и был сразу же переведен на несколько европейских языков, в том числе на французский и немецкий. Известно, что немецкая версия «Путешествий Лемюэля Гулливера…» имелась у Ломоносова. Издательский успех книги породил не одно подражание. Так, спустя лишь год после первого издания в Англии вышла подделка «A Voyage to Cacklogallinia» (1727), переведенная в России в 1770 году, то есть еще до самих «Путешествий Лемюэля Гулливера…». Книга называлась «Путешествия Самуила Брунта в Кеклогалинию, или в Землю петухов», автором ее был указан Д. Свифт…

Относительно корректное издание «Путешествий Лемюэля Гулливера…» увидело свет лишь в 1922 году, в Лондоне, но редактору, опиравшемуся на сохранившийся благодаря Ч. Форду экземпляр первого издания «Путешествий Лемюэля Гулливера…» с исправлениями и пометками, внесенными рукой Свифта (в настоящее время этот раритет находится в Англии, в Музее Виктории и Альберта), по-видимому, не было известно о том, что рукопись опубликована далеко не в полном объеме. Можно допустить, что сам факт существования и продажи части рукописи был по тем или иным причинам Фордами скрыт.

Главным же мотивом обращения наследника к нам оказалось завещание Федора Каржавина, желавшего, чтобы утаенное от современников великого памфлетиста Англии сочинение впервые увидело свет в России, когда она освободится от цензуры. Кстати, А. С. Пушкин предрекал, что первым, кого опубликуют в бесцензурной России, будет Барков. Так оно и оказалось. Свобода слова проверяется на деле отношением к вербальному выражению эроса.

Нас, естественно, в первую очередь волновал вопрос подлинности предложенной нам рукописи. На ней нет имени Свифта, хотя, как хорошо известно, во избежание неприятностей он собственным именем и не подписывал свои «Путешествия…» (отсюда же появление в рукописи вымышленного публикатора записок Гулливера – некоего Ричарда Симпсона, его «старинного и близкого друга»). Выяснилось, что из-за неправильного хранения большая часть белового автографа утрачена, и текст дошел до нас лишь благодаря тому, что еще в первой половине XIX века был тщательно переписан кем-то из наследников Федора Каржавина. От глав, написанных рукой самого Свифта, осталось лишь сорок девять разрозненных страниц. Контекстуально они коррелируют с остальными страницами копии.

Проведенная экспертиза подтвердила, что перед нами подлинник, после чего было принято решение о его приобретении. Ныне эта рукопись является собственностью Института соитологии и находится в специализированном хранилище в Швейцарии.

Готовя русский перевод неизвестных страниц «Путешествий Лемюэля Гулливера…» к печати, мы решили не объединять широко известный текст «Путешествий…» с новым, поскольку рукопись, переданная нам, явно готовилась Свифтом для издания в качестве самостоятельного приложения-комментария к уже вышедшим в свет «Путешествиям Лемюэля Гулливера…».

Работая над переводом новых глав «Путешествий Лемюэля Гулливера…», мы, естественно, обращались к имеющимся переводам на русский язык традиционного корпуса, из которых выгодно отличается перевод под редакцией А. А. Франковского (в его основу лег перевод, осуществленный еще в конце XIX века П. П. Кончаловским и В. И. Яковенко). Для сравнения: в выдержавшей немало изданий версии Б. М. Энгельгардта, сделанной для юных читателей, естественно, прослеживается тенденция смыслового упрощения оригинала. Как следствие при этом зачастую страдает и своеобразный юмор автора. Вот, например, эпизод из VI главы «Путешествия в Бробдингнег», связанный с изготовлением Гулливером кресел из волос королевы. Перевод: «Я сказал, что скорее предпочту умереть, чем присесть на драгоценные волосы, украшавшие когда-то голову ее величества». Однако в оригинале читаем: «…I would rather die a thousand deaths than place a dishonourable part of my body on those precious hairs…», то есть – «Я бы предпочел тысячу раз принять смерть, чем ПОМЕСТИТЬ НЕДОСТОЙНУЮ ЧАСТЬ СВОЕГО ТЕЛА на эти драгоценные волосы…». Разница существенная. Оригинал «Путешествий…» интонационно и лексически острее. Кстати, один из классиков английский литературы XX века Сомерсет Моэм считал, что «проза Свифта – это тот идеал, подражая которому современный английский писатель может найти свой собственный стиль».

Канонические «Путешествия Лемюэля Гулливера…» хорошо изучены и досконально прокомментированы, в том числе и в русском литературоведении. Названы и предполагаемые источники, которые могли дать толчок сатирической фантазии Свифта. Среди них это «Комическая история государств…» французского писателя XVII века Сирано де Бержерака и, конечно, «Гаргантюа и Пантагрюэль» Рабле (XVI в.). Однако впервые публикуемые нами ранее неизвестные главы «Путешествий Лемюэля Гулливера…» рождают новые литературные реминисценции и аллюзии, заставляя нас вспомнить не только, скажем, «Декамерона» Боккаччо, но и некоторые образцы античной литературы, зафиксировавшей свободу нравов своего времени в лексике, которая для большинства наших современников может показаться непристойной. Многим, конечно, известны имена Апулея, Аристофана, Катулла, Марциала, Петрония с его «Сатириконом» или же Лукиана, но не все знают, что в переводе на русский язык эти авторы порой до неузнаваемости выхолощены, и что только сейчас усилиями нового поколения переводчиков их произведениям возвращаются подлинные краски. Для нас представляется безусловным, что именно благодаря античным аналогам Свифту удалось создать столь впечатляющую панораму человеческих отношений.

Вместе с тем следует признать, что «Путешествия Лемюэля Гулливера…» почти утратили свою политическую актуальность, длинные рассуждения по поводу того или иного государственного устройства утомительны, и большинство критических и сатирических стрел ныне направлены в никуда. Но так же верно и то, что многие страницы бессмертного романа Свифта воспринимаются на удивление свежо и даже злободневно. Особенно это становится явным теперь в связи с нашей находкой…

Итак, перед нами неизвестные главы из «Путешествий Лемюэля Гулливера…», значительно дополняющие традиционную версию, давно и не совсем справедливо причисленную к детской литературе. Данную публикацию «Путешествий…» мы намеренно назвали «Эротические приключения Гулливера», дабы сразу предупредить читателя, что эта книга отнюдь не для детей и юношества.

Так или иначе, нынешним читателям предстоит открыть для себя совершенно иного Свифта. В письме от 29 сентября 1725 года Свифт писал своему другу поэту А. Попу по поводу «Путешествий Лемюэля Гулливера…»: «Они появятся в печати, когда человечество заслужит их…».

280 лет назад написаны эти слова, и 260 лет минуло с того дня, как ушел великий писатель. Путешествие подлинного Гулливера к читателям оказалось долгим. Надеемся, что человечество заслужило знакомство с ним.

Игорь Куберский,

заведующий кафедрой лингвистической соитологииИнститута соитологии

Санкт-Петербург,

Июль 2005 г.

Путешествие в Лилипутию

Я, Лемюэль Гулливер, родившийся третьим из пяти детей в семье скромного землевладельца из Ноттингемпшира, вволю постранствовал по свету сначала в качестве судового врача, а потом и капитана. Я был удачлив, и судьба благоволила ко мне, а потому я сумел возвратиться домой, повидав немало чудес, о которых решил рассказать соотечественникам, дабы и они, как ни слаб мой писательский дар, смогли бы узнать о том, что творится в тех отдаленных уголках земли, где мне посчастливилось побывать.

Мои записки были отданы издателю, имя которого да не осквернит сии страницы, ибо опубликованный им текст имеет такое же сходство с оригиналом, какое добрый кусок говядины может иметь с таковым же, но побывавшим в желудке и естественным образом вышедшим наружу. И если меня пощадили стихии природы, то я стал жертвой английских издателей, которые сделали Лемюэля Гулливера, отважного путешественника и натуралиста, простофилей и недотепой, выставили его не творцом собственной судьбы, а этаким плывущим, выражаясь фигурально, по течению неудачником и пассивным наблюдателем чужих жизней.

Кто-то может сказать, что благодаря им, моим издателям, я стал знаменит на весь мир. Но разве о такой славе я мечтал, отправляясь в дальние странствия?! Нынешняя моя знаменитость сродни геростратовой. Известность Иова многострадального, который оказывается то пленником у лилипутов, а то вдруг игрушкой у бробдингнегской девочки… Но хочу заверить любезного моего читателя, что всюду и везде, даже в самых невероятных обстоятельствах, я жил, сообразуясь с теми потребностями, которые заложил в нас Творец. Я всегда был Лемюэлем Гулливером, коего имею честь представить вам в этих записках, и куда бы ни бросала меня судьба – то ли в страну лошадей, то ли в землю лапутян, а также в земли Бальнибарби, Лаггнегг, Глаббдробдриб – оставался верен себе. Я надеюсь, что читателю не составит труда разобраться, где правда, где ложь, какой из двух Гулливеров настоящий, а какой создан потугами завравшихся и в то же время боязливых издателей.

Я не принадлежу ни к киникам, ни к сибаритам, ни к гедонистам и ни к каким другим языческим сектам. Но я как врач знаю, что мы наделены чувственностью и желаниями, без проявления коих перестаем быть теми, кем создал нас Творец. А я, Лемюэль Гулливер, всегда оставался самим собой. И уж тем паче, когда судьба на долгие месяцы, а то и годы забрасывала меня в дотоле неведомые страны.

Долго после появления первого издания моих записок закидывал я письмами книжные дома, желая опубликовать мой труд в его оригинальном виде или хотя бы издать дополнение к нему. Но тщетно! Ответом мне неизменно были лицемерные объяснения, ссылки на общественную нравственность, на якобы неприятие обществом того «рискованного стиля», в котором написано мое скромное творение, и прочая, прочая, прочая.

Что ж, пусть они остаются при своей ханжеской морали, а я убежден, что когда-нибудь (хотя бы и после моей смерти) правда восторжествует: эта рукопись увидит свет, и я предстану перед читающей публикой таким, каким был. Не конквистадором, огнем и мечом покоряющим слабых, не безжалостным морским пиратом, не размазней в кармане девочки-великанши, а тем самым Лемюэлем Гулливером, который всегда продолжал жить так, как того требовали от него законы божеские и законы природы, которые суть едины. Впрочем, судить вам, моим читателям.

Итак, перед вами рукопись, которая дополняет то, что вам уже известно про меня и приоткрывает завесу над тем, что первые мои издатели сочли оскорбительным для нравов английской публики.

* * *

…Шел второй месяц моего пребывания в Лилипутии. Срок, согласитесь, немалый и вполне достаточный, чтобы я привык к моему новому положению, оправился от потрясений, вызванных кораблекрушением и пережитыми мною опасностями. Смешную цепь, которая все еще висела у меня на ноге, при моем на то желании я мог бы разорвать в считанные мгновения, но с юных лет я взял себе за правило: к силе прибегай лишь в крайних случаях, когда имеется угроза твоей жизни. Длины цепи хватало, чтобы дойти до выгребной ямы, которую с моей помощью вырыли для меня отряженные в первый же день пятьсот землекопов, непрерывно трудившихся три дня и три ночи. Будь у меня подходящий инструмент, сам бы я управился с этой работой куда как скорее, но в отсутствие такового пришлось ограничиться лишь посильной в моем положении помощью этим не знающим устали труженикам – я доставал из ямы нагруженные землей бадьи, опорожнял их за ближайшим пригорком и возвращал в яму, что для меня не составляло труда (бадьи эти были размером с хорошую пивную кружку), а моим землекопам сэкономило дня три работы.

Поселили меня в башне, которую начали возводить по приказанию одного из первых лилипутских императоров. Амбиции его были таковы, что башня, по ее завершению, должна была проткнуть своим шпилем самое небо, что непременно и случилось бы, достигни сие сооружение той высоты, на которой настаивал император. Однако этого не произошло по независящим ни от императора, ни от его подданных обстоятельствам: строительство пришлось прекратить из-за нехватки строительных материалов, невозможности поднимать их на ту высоту, которой к тому времени достигла башня, и из-за бесперспективности затеянного предприятия, которая стала очевидна с приходом к власти следующего императора. Башня так и осталась стоять символом невоплощенных амбиций и грандиозных притязаний.

Наконец, после аудиенции, которой удостоил меня Его Императорское Величество и о которой читателю известно из моих изданных прежде записок (в этой малой части мои издатели не отступили от истины), цепь с моей ноги сняли, и мне была предоставлена свобода, хотя и не без известных оговорок и ограничений. Однако я понимал, что оговорки и ограничения сии обусловлены необходимостью, и не возражал против их проведения в жизнь, которая, впрочем, и после этого не стала особенно разнообразной – лилипутскую столицу я обошел за полчаса, а через неделю знал ее не хуже родного поместья, где провел первые и самые счастливые годы своей жизни. Обладай я менее оптимистическим нравом, может быть, я и сник бы, стал бы хандрить, но неизменный мой жизнерадостный взгляд на мир помог мне и в той, казалось бы, безвыходной ситуации.

Этот взгляд на мир мне помогло расширить одно чудесное изобретение, которое я не напрасно утаил от обыскивавших меня в первые дни императорских чиновников. Я веду речь о подзорной трубе, которая вскоре оказалась мне очень кстати. Вечерами я наводил ее на окна городских домов – всего-то в каких-нибудь двадцати ярдах от меня – и обнаруживал там много замечательного. Ни мои оглядчивые (дабы не наступить на какого-нибудь зазевавшегося лилипута) путешествия по столице, ни уроки моего мудрого наставника Тоссека (который по повелению императора читал мне лекции по истории и нравам Лилипутии) не обогатили мои знания в той мере, в какой я пополнил их, глядя в окуляр, многократно приближавший меня к подданным Его Императорского Величества.

Господь простит мне мою бесцеремонность. То, чего я никогда не позволил бы себе в своей отчизне, где дом англичанина – его крепость, здесь казалось мне допустимым и даже похвальным, ведь двигало мною не простое любопытство, а любознательность исследователя и путешественника, без которых не было бы и этих записок.

Семья в Лилипутии является основой общества. Моя подзорная труба позволяла мне получать зрительное подтверждение того, что я слышал от моих собеседников: лилипуты, как мужчины, так и женщины, превыше всего ставят семейное благополучие. Нет для лилипута ничего важнее, чем домашний очаг с его тихими радостями. Лилипутки с удовольствием (не меньшим, чем любезные моему сердцу обитательницы одного веселого заведения, – о которых речь чуть ниже, – делающие это не только по обязанности и за деньги, но еще и из любви к искусству) исполняют супружеские обязанности, а лилипуты не считают за труд требовать этого от своих дам по два-три раза на дню.

Наблюдая за тем, что происходит в лилипутских спальнях, я не раз вспоминал английское выражение тютелька в тютельку1
В оригинале to a T.

Удивляясь чуть ли не ювелирным движениям супруга и не менее филигранным ответам супруги. Каждый вечер за закрытыми дверями тысяч и тысяч домов шла тончайшая работа, требовавшая от исполнителей такой высокой точности, что, ошибись они хоть на малую долю дюйма, это могло иметь самые трагичные последствия для деликатнейшего инструмента, каковой был в распоряжении лилипута мужеского пола. Казалось, он тонок настолько, что одно неверное усилие, одно неправильное напряжение, и он придет в негодность. Но, видимо, природа позаботилась о том, чтобы сие орудие труда, на вид непрочное и хрупкое, на деле обладало крепостью достаточной, чтобы оставаться целым и невредимым и после столь, казалось, небезопасного, хотя и приятственного занятия.

Однако спустя время, когда я значительно расширил свой жизненный опыт, побывав и в других чудесных странах, пришло мне в голову, что может быть и наши – мои и моих соотечественников – причинные места кому-то могут показаться тонкими и ломкими, тогда как мы пользуемся ими, не задумываясь об опасностях, которыми якобы чревато наше погружение в тот лакомый сосуд, который особенно нас манит и не дает нам покоя в дни наших странствий.

Впрочем, не буду отвлекаться – продолжу свой рассказ о лилипутских семейных традициях. В Лилипутии поощряется многодетность. И заботы Его Императорского Величества и все государственное устройство нацелено на увеличение народонаселения. Лилипутские матери, родившие более пяти детей, записываются в особую книгу почета, хранящуюся при дворе Е. И. В., а те, кто пополнил народ лилипутский более чем на семь персон, получают право ежелунно целовать руку Е. И. В. – милость неслыханная, поскольку даже не каждый нардак, кои пользуются самыми обширными привилегиями, удостаивается такой чести.

Естественно поэтому, что все лилипутки стремятся нарожать детей побольше. Законы этому благоприятствуют. Так, поощряется то, что по английскому праву могло бы быть квалифицировано как супружеская измена, поскольку считается, что это будет способствовать приросту населения – ведь лилипут издавна на чужой жене был и ловчее, и расторопнее. Однако если отличившийся на этом поприще лилипут может даже быть представлен к первому дворянскому званию, то лилипутка, нарушившая супружескую верность, может быть подвергнута остракизму и суду общественности.

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Джонатан Свифт
Путешествия Гулливера

Часть первая
Путешествие в Лилипутию

1

Трёхмачтовый бриг «Антилопа» отплывал в Южный океан.

На корме стоял корабельный врач Гулливер и смотрел в подзорную трубу на пристань. Там остались его жена и двое детей: сын Джонни и дочь Бетти.

Не в первый раз отправлялся Гулливер в море. Он любил путешествовать. Ещё в школе он тратил почти все деньги, которые присылал ему отец, на морские карты и на книги о чужих странах. Он усердно изучал географию и математику, потому что эти науки больше всего нужны моряку.

Отец отдал Гулливера в учение к знаменитому в то время лондонскому врачу. Гулливер учился у него несколько лет, но не переставал думать о море.

Врачебное дело пригодилось ему: кончив учение, он поступил корабельным врачом на судно «Ласточка» и плавал на нём три с половиной года. А потом, прожив года два в Лондоне, совершил несколько путешествий в Восточную и Западную Индию.

Во время плавания Гулливер никогда не скучал. У себя в каюте он читал книги, взятые из дому, а на берегу приглядывался к тому, как живут другие народы, изучал их язык и обычаи.

На обратном пути он подробно записывал дорожные приключения.

И на этот раз, отправляясь в море, Гулливер захватил с собой толстую записную книжку.

На первой странице этой книжки было написано: «4 мая 1699 года мы снялись с якоря в Бристоле».

2

Много недель и месяцев плыла «Антилопа» по Южному океану. Дули попутные ветры. Путешествие было удачное.

Но вот однажды, при переходе в Восточную Индию, корабль настигла страшная буря. Ветер и волны погнали его неизвестно куда.

А в трюме уже кончался запас пищи и пресной воды.

Двенадцать матросов умерли от усталости и голода. Остальные едва передвигали ноги. Корабль бросало из стороны в сторону, как ореховую скорлупку.

В одну тёмную, бурную ночь ветер понёс «Антилопу» прямо на острую скалу. Матросы заметили это слишком поздно. Корабль ударился об утёс и разбился в щепки.

Только Гулливеру и пяти матросам удалось спастись в шлюпке.

Долго носились они по морю и наконец совсем выбились из сил. А волны становились всё больше и больше, и вот самая высокая волна подбросила и опрокинула шлюпку.

Вода покрыла Гулливера с головой.

Когда он вынырнул, возле него никого не было. Все его спутники утонули.

Гулливер поплыл один куда глаза глядят, подгоняемый ветром и приливом. То и дело пробовал он нащупать дно, но дна всё не было. А плыть дальше он уже не мог: намокший кафтан и тяжёлые, разбухшие башмаки тянули его вниз. Он захлёбывался и задыхался.

И вдруг ноги его коснулись твёрдой земли.

Это была отмель. Гулливер осторожно ступил по песчаному дну раз-другой – и медленно пошёл вперёд, стараясь не оступиться.

Идти становилось всё легче и легче. Сначала вода доходила ему до плеч, потом до пояса, потом только до колен. Он уже думал, что берег совсем близко, но дно в этом месте было очень отлогое, и Гулливеру ещё долго пришлось брести по колено в воде.

Наконец вода и песок остались позади.

Гулливер вышел на лужайку, покрытую очень мягкой и очень низкой травой. Он опустился на землю, подложил под щёку ладонь и крепко заснул.

3

Когда Гулливер проснулся, было уже совсем светло. Он лежал на спине, и солнце светило прямо ему в лицо.

Он хотел было протереть глаза, но не мог поднять руку; хотел сесть, но не мог пошевелиться.

Тонкие верёвочки опутывали всё его тело от подмышек до колен; руки и ноги были крепко стянуты верёвочной сеткой; верёвочки обвивали каждый палец. Даже длинные густые волосы Гулливера были туго намотаны на маленькие колышки, вбитые в землю, и переплетены верёвочками.

Гулливер был похож на рыбу, которую поймали в сеть.

«Верно, я ещё сплю», – подумал он.

Вдруг что-то живое быстро вскарабкалось к нему на ногу, добралось до груди и остановилось у подбородка.

Гулливер скосил один глаз.

Что за чудо! Чуть ли не под носом у него стоит человечек – крошечный, но самый настоящий человечек! В руках у него – лук и стрела, за спиной – колчан. А сам он всего в три пальца ростом.

Вслед за первым человечком на Гулливера взобралось ещё десятка четыре таких же маленьких стрелков.

От удивления Гулливер громко вскрикнул.

Человечки заметались и бросились врассыпную.

На бегу они спотыкались и падали, потом вскакивали и один за другим прыгали на землю.

Минуты две-три никто больше не подходил к Гулливеру. Только под ухом у него всё время раздавался шум, похожий на стрекотание кузнечиков.

Но скоро человечки опять расхрабрились и снова стали карабкаться вверх по его ногам, рукам и плечам, а самый смелый из них подкрался к лицу Гулливера, потрогал копь– ём его подбородок и тоненьким, но отчётливым голоском прокричал:

– Гекина дегуль!

– Гекина дегуль! Гекина дегуль! – подхватили тоненькие голоса со всех сторон.

Но что значили эти слова, Гулливер не понял, хотя и знал много иностранных языков.

Долго лежал Гулливер на спине. Руки и ноги у него совсем затекли.

Он собрал силы и попытался оторвать от земли левую руку.

Наконец это ему удалось. Он выдернул колышки, вокруг которых были обмотаны сотни тонких, крепких верёвочек, и поднял руку.

В ту же минуту кто-то внизу громко пропищал:

– Тольго фонак!

В руку, в лицо, в шею Гулливера разом вонзились сотни стрел. Стрелы у человечков были тоненькие и острые, как иголки.

Гулливер закрыл глаза и решил лежать не двигаясь, пока не наступит ночь.

«В темноте будет легче освободиться», – думал он.

Но дождаться ночи на лужайке ему не пришлось.

Недалеко от его правого уха послышался частый, дробный стук, будто кто-то рядом вколачивал в доску гвоздики.

Молоточки стучали целый час. Гулливер слегка повернул голову – повернуть её больше не давали верёвочки и колышки – и возле самой своей головы увидел только что построенный деревянный помост. Несколько человечков прилаживали к нему лестницу.

Потом они убежали, и по ступенькам медленно поднялся на помост человечек в длинном плаще.

За ним шёл другой, чуть ли не вдвое меньше ростом, и нёс край его плаща. Наверно, это был мальчик-паж. Он был не больше Гулливерова мизинца.

Последними взошли на помост два стрелка с натянутыми луками в руках.

– Лангро дегуль сан! – три раза прокричал человечек в плаще и развернул свиток длиной и шириной с берёзовый листок.

Сейчас же к Гулливеру подбежали пятьдесят человечков и обрезали верёвки, привязанные к его волосам.

Гулливер повернул голову и стал слушать, что читает человечек в плаще. Человечек читал и говорил долго-долго. Гулливер ничего не понял, но на всякий случай кивнул головой и приложил к сердцу свободную руку.

Он догадался, что перед ним какая-то важная особа, по всей видимости королевский посол.

Прежде всего Гулливер решил попросить у посла, чтобы его накормили.

С тех пор как он покинул корабль, во рту у него не было ни крошки. Он поднял палец и несколько раз поднёс его к губам.

Должно быть, человечек в плаще понял этот знак. Он сошёл с помоста, и тотчас же к бокам Гулливера приставили несколько длинных лестниц.

Не прошло и четверти часа, как сотни сгорбленных носильщиков потащили по этим лестницам корзины с едой.

В корзинах были тысячи хлебов величиной с горошину, целые окорока – с грецкий орех, жареные цыплята – меньше нашей мухи.

Гулливер проглотил разом два окорока вместе с тремя хлебцами. Он съел пять жареных быков, восемь вяленых баранов, девятнадцать копчёных поросят и сотни две цыплят и гусей.

Скоро корзины опустели.

Тогда человечки подкатили к руке Гулливера две бочки с вином. Бочки были огромные – каждая со стакан.

Гулливер вышиб дно из одной бочки, вышиб из другой и в несколько глотков осушил обе бочки.

Человечки всплеснули руками от удивления. Потом они знаками попросили его сбросить на землю пустые бочки.

Гулливер подбросил обе разом. Бочки перекувырнулись в воздухе и с треском покатились в разные стороны.

Толпа на лужайке расступилась, громко крича:

– Бора мевола! Бора мевола!

После вина Гулливеру сразу захотелось спать. Сквозь сон он чувствовал, как человечки бегают по всему его телу вдоль и поперёк, скатываются с боков, точно с горы, щекочут его палками и копьями, прыгают с пальца на палец.

Ему очень хотелось сбросить с себя десяток-другой этих маленьких прыгунов, мешавших ему спать, но он пожалел их. Как-никак, а человечки только что гостеприимно накормили его вкусным, сытным обедом, и было бы неблагородно переломать им за это руки и ноги. К тому же Гулливер не мог не удивляться необыкновенной храбрости этих крошечных людей, бегавших взад и вперёд по груди великана, которому бы ничего не стоило уничтожить их всех одним щелчком.

Он решил не обращать на них внимания и, одурманенный крепким вином, скоро заснул.

Человечки этого только и ждали. Они нарочно подсыпали в бочки с вином сонного порошка, чтобы усыпить своего огромного гостя.

4

Страна, в которую буря занесла Гулливера, называлась Лилипутия. Жили в этой стране лилипуты.

Самые высокие деревья в Лилипутии были не выше нашего куста смородины, самые большие дома были ниже стола.

Такого великана, как Гулливер, в Лилипутии никто никогда не видел.

Император приказал привезти его в столицу. Для этого-то Гулливера и усыпили.

Пятьсот плотников построили по приказу императора огромную телегу на двадцати двух колёсах.

Телега была готова в несколько часов, но взвалить на неё Гулливера было не так-то просто.

Вот что придумали для этого лилипутские инженеры.

Они поставили телегу рядом со спящим великаном, у самого его бока. Потом вбили в землю восемьдесят столбиков с блоками наверху и надели на эти блоки толстые канаты с крючками на одном конце. Канаты были не толще обыкновенной бечёвки.

Когда всё было готово, лилипуты принялись за дело. Они обхватили туловище, обе ноги и обе руки Гулливера крепкими повязками и, зацепив эти повязки крючками, принялись тянуть канаты через блоки.

Девятьсот отборных силачей были собраны для этой работы со всех концов Лилипутии.

Они упирались в землю ногами и, обливаясь потом, изо всех сил тянули канаты обеими руками.

Через час им удалось поднять Гулливера с земли на полпальца, через два часа – на палец, через три – они взвалили его на телегу.

Полторы тысячи самых крупных лошадей из придворных конюшен, каждая ростом с новорождённого котёнка, были запряжены в телегу по десятку в ряд. Кучера взмахнули бичами, и телега медленно покатилась по дороге в главный город Лилипутии – Мильдендо.

Гулливер всё ещё спал. Он бы, наверно, не проснулся до конца пути, если бы его случайно не разбудил один из офицеров императорской гвардии.

Это случилось так.

У телеги отскочило колесо. Чтобы приладить его, пришлось остановиться.

Во время этой остановки нескольким молодым людям вздумалось посмотреть, какое лицо у Гулливера, когда он спит. Двое взобрались на повозку и тихонько подкрались к самому его лицу. А третий – гвардейский офицер, – не сходя с коня, приподнялся на стременах и пощекотал ему левую ноздрю остриём своей пики.

Гулливер невольно сморщил нос и громко чихнул.

«Апчхи!» – повторило эхо.

Храбрецов точно ветром сдуло.

А Гулливер проснулся, услышал, как щёлкают кнутами погонщики, и понял, что его куда-то везут.

Целый день взмыленные лошади тащили связанного Гулливера по дорогам Лилипутии.

Только поздно ночью телега остановилась, и лошадей отпрягли, чтобы накормить и напоить.

Всю ночь по обе стороны телеги стояла на страже тысяча гвардейцев: пятьсот – с факелами, пятьсот – с луками наготове.

Стрелкам приказано было выпустить в Гулливера пятьсот стрел, если только он вздумает пошевелиться.

5

Недалеко от городских ворот на площади стоял старинный заброшенный замок с двумя угловыми башнями. В замке давно никто не жил.

К этому пустому замку лилипуты привезли Гулливера.

Это было самое большое здание во всей Лилипутии. Башни его были почти в человеческий рост. Даже такой великан, как Гулливер, мог свободно проползти на четвереньках в его двери, а в парадном зале ему, пожалуй, удалось бы вытянуться во весь рост.

Здесь собирался поселить Гулливера император Лилипутии.

Но Гулливер этого ещё не знал. Он лежал на своей телеге, а со всех сторон к нему бежали толпы лилипутов.

Конная стража отгоняла любопытных, но всё-таки добрых десять тысяч человечков успели прогуляться по ногам Гулливера, по его груди, плечам и коленям, пока он лежал связанный.

Вдруг что-то стукнуло его по ноге. Он чуть приподнял голову и увидел нескольких лилипутов с засученными рукавами и в чёр– ных передниках. Крошечные молоточки блестели у них в руках. Это придворные кузнецы заковывали Гулливера в цепи.

От стены замка к его ноге они протянули девяносто одну цепочку такой толщины, как делают обыкновенно для часов, и замкнули их у него на щиколотке тридцатью шестью висячими замками. Цепочки были такие длинные, что Гулливер мог гулять по площадке перед замком и свободно вползать в свой дом.

Кузнецы кончили работу и отошли. Стража перерубила верёвки, и Гулливер встал на ноги.

– А-ах, – закричали лилипуты, – Куинбус Флестрин! Куинбус Флестрин!

По-лилипутски это значит: «Человек-Гора! Человек-Гора!»

Гулливер осторожно переступил с ноги на ногу, чтобы не раздавить кого-нибудь из местных жителей, и осмотрелся кругом.

Никогда ещё ему не приходилось видеть такую красивую страну. Сады и луга были здесь похожи на пёстрые цветочные клумбы. Реки бежали быстрыми, чистыми ручейками, а город вдали казался игрушечным.

Гулливер так загляделся, что не заметил, как вокруг него собралось чуть ли не всё население столицы.

Лилипуты копошились у его ног, щупали пряжки башмаков и так задирали головы, что шляпы валились на землю.

Мальчишки спорили, кто из них добросит камень до самого носа Гулливера.

Учёные толковали между собой, откуда взялся Куинбус Флестрин.

– В наших старых книгах написано, – сказал один учёный, – что тысячу лет назад море выбросило к нам на берег страшное чудовище. Я думаю, что и Куинбус Флестрин вынырнул со дна моря.

– Нет, – отвечал другой учёный, – у морского чудовища должны быть жабры и хвост. Куинбус Флестрин свалился с Луны.

Лилипутские мудрецы не знали, что на свете есть другие страны, и думали, что везде живут одни лилипуты.

Учёные долго ходили вокруг Гулливера и качали головами, но так и не успели решить, откуда взялся Куинбус Флестрин.

Всадники на вороных конях с копьями наперевес разогнали толпу.

– Пеплам селян! Пеплам селян! – кричали всадники.

Гулливер увидел золотую коробочку на колёсах. Коробочку везла шестёрка белых лошадей. Рядом, тоже на белой лошади, скакал человечек в золотом шлеме с пером.

Человечек в шлеме подскакал прямо к башмаку Гулливера и осадил своего коня. Конь захрапел и взвился на дыбы.

Сейчас же несколько офицеров подбежали с двух сторон к всаднику, схватили его лошадь под уздцы и осторожно отвели подальше от Гулливеровой ноги.

Всадник на белой лошади был император Лилипутии. А в золотой карете сидела императрица.

Четыре пажа разостлали на лужайке бархатный лоскут, поставили маленькое золочёное креслице и распахнули дверцы кареты.

Императрица вышла и уселась в кресло, расправив платье.

Вокруг неё на золотых скамеечках уселись её придворные дамы.

Они были так пышно одеты, что вся лужайка стала похожа на разостланную юбку, вышитую золотом, серебром и разноцветными шелками.

Император спрыгнул с коня и несколько раз обошёл вокруг Гулливера. За ним шла его свита.

Чтобы лучше рассмотреть императора, Гулливер лёг на бок.

Его величество был по крайней мере на целый ноготь выше своих придворных. Он был ростом в три с лишним пальца и, наверно, считался в Лилипутии очень высоким человеком.

В руке император держал обнажённую шпагу чуть покороче вязальной спицы. На её золотой рукоятке и ножнах блестели бриллианты.

Его императорское величество закинул голову назад и о чём-то спросил Гулливера.

Гулливер не понял его вопроса, но на всякий случай рассказал императору, кто он такой и откуда прибыл.

Император только пожал плечами.

Тогда Гулливер рассказал то же самое по-голландски, по-латыни, по-гречески, по-французски, по-испански, по-итальянски и по-турецки.

Но император Лилипутии, как видно, не знал этих языков. Он кивнул Гулливеру головой, вскочил на коня и помчался обратно в Мильдендо. Вслед за ним уехала императрица со своими дамами.

А Гулливер остался сидеть перед замком, как цепная собака перед будкой.

К вечеру вокруг Гулливера столпилось по крайней мере триста тысяч лилипутов – все городские жители и все крестьяне из соседних деревень.

Каждому хотелось посмотреть, что такое Куинбус Флестрин – Человек-Гора.

Гулливера охраняла стража, вооружённая копьями, луками и мечами. Страже было приказано никого не подпускать к Гулливеру и смотреть за тем, чтобы он не сорвался с цепи и не убежал.

Две тысячи солдат выстроились перед замком, но всё-таки кучка горожан прорвалась сквозь строй. Одни осматривали каблуки Гулливера, другие швыряли в него камешки или целились из луков в его жилетные пуговицы.

Меткая стрела поцарапала Гулливеру шею, вторая стрела чуть не попала ему в левый глаз.

Начальник стражи приказал поймать озорников, связать их и выдать Куинбусу Флестрину.

Это было страшнее всякого другого наказания.

Солдаты связали шестерых лилипутов и, подталкивая тупыми концами пик, пригнали к ногам Гулливера.

Гулливер нагнулся, сгрёб всех одной рукой и сунул в карман своего камзола.

Только одного человечка он оставил у себя в руке, осторожно взял двумя пальцами и стал рассматривать.

Человечек ухватился за палец Гулливера обеими руками и пронзительно закричал.

Гулливеру стало жаль человечка. Он ласково улыбнулся ему и достал из жилетного кармана перочинный ножик, чтобы разрезать верёвки, которыми были связаны руки и ноги лилипута.

Лилипут увидел блестящие зубы Гулливера, увидел огромный нож и закричал ещё громче. Толпа внизу совсем притихла от ужаса.

А Гулливер тихонько перерезал одну ве– рёвку, перерезал другую и поставил человечка на землю.

Потом он по очереди отпустил и тех лилипутов, которые метались у него в кармане.

– Глюм глефф Куинбус Флестрин! – закричала вся толпа.

По-лилипутски это значит: «Да здравствует Человек-Гора!»

А начальник стражи послал во дворец двух своих офицеров, чтобы доложить обо всём, что случилось, самому императору.

6

Между тем во дворце Бельфаборак, в самой дальней зале, император собрал тайный совет, чтобы решить, что делать с Гулливером.

Министры и советники спорили между собой девять часов.

Одни говорили, что Гулливера надо поскорее убить. Если Человек-Гора порвёт свою цепь и убежит, он может растоптать всю Лилипутию. А если он не убежит, то империи грозит страшный голод, потому что каждый день он будет съедать больше хлеба и мяса, чем нужно для прокормления тысячи семисот двадцати восьми лилипутов. Это высчитал один учёный, которого пригласили в тайный совет, потому что он очень хорошо умел считать.

Другие доказывали, что убить Куинбуса Флестрина так же опасно, как и оставить в живых. От разложения такого громадного трупа может начаться чума не только в столице, но и во всей империи.

Государственный секретарь Рельдрессель попросил у императора слова и сказал, что Гулливера не следует убивать по крайней мере до тех пор, пока не будет построена новая крепостная стена вокруг Мильдендо. Человек-Гора съедает хлеба и мяса больше, чем тысяча семьсот двадцать восемь лилипутов, но зато он, верно, и работать будет по крайней мере за две тысячи лилипутов. Кроме того, в случае войны он может защитить страну лучше, чем пять крепостей.

Император сидел на своём троне под балдахином и слушал, что говорят министры.

Когда Рельдрессель кончил, он кивнул головой. Все поняли, что слова государственного секретаря ему понравились.

Но в это время встал со своего места адмирал Скайреш Болголам, командир всего флота Лилипутии.

– Человек-Гора, – сказал он, – самый сильный из всех людей на свете, это правда. Но именно поэтому его и следует казнить как можно скорее. Ведь если во время войны он вздумает присоединиться к врагам Лилипутии, то десять полков императорской гвардии не смогут с ним справиться. Сейчас он ещё в руках лилипутов, и надо действовать, пока не поздно.

Казначей Флимнап, генерал Лимток и судья Бельмаф согласились с мнением адмирала.

Император улыбнулся и кивнул адмиралу головой – и даже не один раз, как Рельдресселю, а два раза. Видно было, что эта речь понравилась ему ещё больше.

Судьба Гулливера была решена.

Но в это время дверь открылась, и в залу тайного совета вбежали два офицера, которых прислал к императору начальник стражи. Они стали перед императором на колени и доложили о том, что случилось на площади.

Когда офицеры рассказали, как милостиво обошёлся Гулливер со своими пленниками, государственный секретарь Рельдрессель опять попросил слова.

Он произнёс ещё одну длинную речь, в которой доказывал, что бояться Гулливера не следует и что живой он будет гораздо полезнее императору, чем мёртвый.

Император решил помиловать Гулливера, но приказал отнять у него огромный нож, о котором только что рассказали офицеры стражи, а заодно и всякое другое оружие, если оно будет найдено при обыске.

«The Travels into Several Remote Nations of the World by Lemuel Gulliver, first a Surgeon, and then a Captain of Several Ships» by Jonathan Swift

По изданию:

Свифт Дж. Путешествия Гулливера по многим отдаленным и неизвестным странам света. – М.: Товарищество типографии А. И. Мамонтова, 1901.

Часть первая
Лилипутия

Глава 1

Наша семья владела небольшим поместьем в Ноттингемшире; я был третьим из пяти сыновей. Отец отправил меня, четырнадцатилетнего, в колледж Св. Эммануила в Кембридже, и на протяжении двух с половиной лет я усердно грыз гранит науки. Однако моему отцу, имевшему весьма скромное состояние, стало трудно оплачивать обучение, и он забрал меня из колледжа. Было решено продолжить мое образование у мистера Джеймса Бетса, знаменитого лондонского хирурга. Там я и прожил следующие четыре года. Небольшие деньги, которые изредка посылал мне отец, я тратил на изучение навигации и математики – мне очень хотелось в будущем стать путешественником. Медицинское образование я завершил в городе Лейдене, где провел более двух лет; вся моя родня – в особенности отец и дядя Джон – помогали в осуществлении моей мечты: стать судовым врачом и посвятить жизнь дальним морским странствиям.

По возвращении из Лейдена я, по рекомендации моего доброго учителя мистера Бетса, нанялся хирургом на судно «Ласточка», ходившее под командованием капитана Авраама Паннелла. С ним я проплавал три с половиной года, совершив несколько путешествий в Левант и другие страны.

Вернувшись в Англию, я принял решение на время поселиться в Лондоне и поработать практикующим врачом, что одобрил и мистер Бетс, который всячески мне содействовал в этом начинании. Пациентов я принимал в небольшом доме неподалеку от Олд-Джюри, где проживал и сам, дела мои пошли неплохо, и вскоре я женился на мисс Мери Бертон, младшей дочери мистера Эдмунда Бертона, чулочного торговца с Ньюгейт-стрит. Моя невеста была милой и разумной девушкой с приданым в четыреста фунтов стерлингов.

Спустя два года доктор Джеймс Бетс умер; друзей в Лондоне у меня оставалось немного, заработок мой значительно сократился. Совесть не позволяла мне подражать шарлатанству некоторых моих коллег, и я начал подумывать о прекращении медицинской практики. Посоветовавшись с женой и знающими людьми, я решил снова отправиться в море.

Я был хирургом сперва на одном, а потом на другом торговом судне и в продолжение шести лет совершил несколько путешествий в Ост– и Вест-Индию, что несколько поправило мое финансовое положение. Уходя в море, я запасался книгами и все свободное время посвящал чтению; на берегу же изучал нравы, обычаи и языки туземцев, что при моей отличной памяти давалось мне легко. Последнее из этих плаваний было не слишком удачным, и я, утомленный морскою жизнью, решил больше не покидать жену и детей.

Мы перебрались из Олд-Джюри на Феттер-лейн и уже оттуда в Уоппин, поближе к гавани, где я надеялся рано или поздно получить выгодное предложение, но эта надежда оправдалась не скоро. Спустя три года мне наконец повезло – капитан Уильям Причард, хозяин судна «Антилопа», предложил мне место на своем корабле. Четвертого мая 1669 года мы снялись с якоря в Бристоле, и начало нашего плавания в южные широты Тихого океана оказалось в высшей степени удачным.

Однако при переходе от Магелланова пролива к Ост-Индии наше судно было отброшено страшной бурей к северо-западу от Вандименовой Земли. Двенадцать членов экипажа умерли, здоровье остальных было подорвано переутомлением и скверной пищей. Пятого ноября – в Южном полушарии как раз начиналось лето – стоял густой туман, но сильный ветер не утихал, и вахтенный слишком поздно заметил опасность. Корабль швырнуло на скалы, и он мгновенно разбился в щепки.

Шестерым из экипажа, и мне в том числе, удалось спустить шлюпку, чтобы попытатся добраться до берега. Сидя на веслах, мы отчаянно боролись с волнами на протяжении трех миль, пока с севера не налетел шквал, опрокинувший нашу лодку. Я вынырнул и поплыл к видневшейся в отдалении земле, подгоняемый ветром и приливом. Что случилось с моими товарищами, как и с теми, кто тщетно искал убежища на скалах, о которые разбился наш корабль, мне так и осталось неизвестным…

По мере того как приближалась земля, волны становились все меньше, ветер стихал. Наконец мои ноги коснулись дна, но пришлось брести по воде более мили, прежде чем я выбрался на берег. По моим предположениям, это случилось около девяти часов вечера. Превозмогая слабость, я прошел еще около полумили, но так и не увидел никаких признаков жилья. Я очень устал, ноги отказывались мне служить, меня одолевал сон. В конце концов я улегся на короткую шелковистую траву и заснул так крепко, как не спал никогда в жизни.

Когда я проснулся, было уже совсем светло. Однако ни подняться, ни сдвинуться с места я не смог. Я уснул на спине, а теперь оказалось, что руки и ноги словно прикованы к земле, волосы же мои, густые и длинные, как бы приклеились к траве. От подмышек до бедер я был опутан множеством тонких бечевок. Голову повернуть не удавалось, и я мог смотреть только в небо; солнце жгло мое лицо и слепило глаза. Вокруг бурлила какая-то деятельная жизнь, однако положение, в котором я находился, не позволяло понять происхождение странных звуков.

Вскоре я почувствовал, что по моей левой ноге движется что-то живое, осторожно пробирается ко мне на грудь и приближается к подбородку. Опустив глаза, я с трудом разглядел человеческое существо ростом не более шести дюймов, в руках которого находился крохотный лук, а за спиной – колчан. И тут же я понял, что вслед за этим существом по моему телу движется множество подобных созданий. От удивления я так громко вскрикнул, что незваные гости в ужасе бросились врассыпную и попáдали на землю, однако не прошло и пяти минут, как они снова вернулись. Один человечек отважился совсем близко подобраться к моему лицу, изумленно всплеснул ручонками и что-то громко прокричал остальным. Я не понял ни одного слова.

Представьте, в каком положении я находился все это время – неподвижно распластанный на земле и не имеющий возможности даже пошевелиться. В конце концов мне посчастливилось, сделав огромное усилие, порвать несколько бечевок и выдернуть колышки, к которым была привязана моя левая рука. Только поднеся ладонь к лицу, я понял, на какие хитрости пустились эти существа, чтобы связать меня. Резким рывком, причинившим мне нестерпимую боль, я несколько ослабил веревки, державшие в плену мои волосы, что позволило повернуть и немного приподнять голову. Однако мне не удалось схватить никого из человечков, потому что они мигом пустились наутек. Я услышал их пронзительные вопли и тут же почувствовал, что в мою левую руку впиваются сотни острых, словно швейные иглы, стрел. У меня было такое чувство, будто я попал в осиное гнездо, – несколько стрел вонзились мне в лицо, которое я поспешил прикрыть освободившейся рукой. Как только этот колючий ливень утих, я застонал от боли и бессильного гнева и вновь попытался освободиться, однако последовала новая атака лучников; вдобавок мучители кололи мои бока пиками и копьями. К счастью, их наконечники не могли пробить кожаную куртку, которая была на мне. Решив, что лучше не сопротивляться и спокойно дождаться наступления темноты, я вытянулся на траве. Ночью, подумал я, мне удастся освободиться от пут, а что касается этих маленьких злобных вояк, то уж с ними я как-нибудь справлюсь.

Однако судьба распорядилась иначе. Как только человечки заметили, что я успокоился, они немедленно прекратили обстрел; тем временем шум вокруг меня нарастал, и я догадался, что численность захвативших меня в плен созданий возрастает с каждой минутой. С расстояния четырех ярдов от моего правого уха до меня доносился равномерный стук, продолжавшийся около часа. Повернув голову, насколько это оказалось возможно, я скосил глаза и увидел деревянный помост высотою в полтора фута и ведущую к нему лестницу. Помост был довольно широким, но вскоре я понял, что он строился всего лишь для одного человечка.

По-видимому, меня решила навестить важная персона.

Взобравшись на помост, знатный господин три раза прокричал: «Лангро дегиль сан!» – и веревки, опутывавшие мою голову, были немедленно перерезаны. Я смог внимательно рассмотреть своего гостя. Это была особа мужского пола средних лет, ростом повыше своей свиты; один из сопровождающих, высотою в мой мизинец и по виду паж, держал шлейф вельможи, двое других почтительно замерли по обе стороны. Ко мне обратились с длинной речью, из которой я не понял ни слова, однако звучала она как речь опытного оратора. Человечек долго говорил, угрожающе жестикулируя, пока в его властном голосе не послышались благосклонные нотки; закончил он, как я понял, выражением сожаления и неопределенными обещаниями.

Я дал ему понять, что покорюсь любому его решению, при этом закатил глаза и слегка приподнял руку, как бы призывая небо в свидетели моей искренности и смирения. Меня мучили голод и жажда – в последний раз я ел за несколько часов перед тем, как покинуть корабль. Потому, вопреки этикету, я несколько раз поднес ладонь ко рту, желая показать, что умираю от голода. Гурго (так называют в Лилипутии сановников) отлично понял этот жест. Он важно спустился с помоста и тут же приказал меня накормить.

Сейчас же к моим бокам были приставлены лестницы, по которым ко мне на грудь взобралась сотня человечков с корзинами, полными разнообразной еды, – кушанья были приготовлены и доставлены сюда по приказу монарха, правителя Лилипутии, едва до него дошла весть обо мне. Человечки бодро направились к моему рту. В меню входило жаркое, но из каких именно животных, я не разобрал; все эти лопатки, окорочка и филейные части, отменно приготовленные, по вкусу напоминали баранину. Особенность моего завтрака состояла лишь в том, что любое блюдо по объему не превосходило крылышка жаворонка. Я проглатывал сразу по нескольку порций вместе с тремя хлебами, каждый из которых был не больше ружейной пули. Человечки расторопно прислуживали мне, поражаясь моему аппетиту и огромному росту.

Глядя на то, как стремительно пустеют корзины, слуги поняли, что малым я не удовлетворюсь, и поэтому, когда дело дошло до питья, с помощью веревок подняли самую большую бочку, подкатили к моей руке и ловко вышибли дно. Я одним духом осушил всю бочку, вмещавшую не более полупинты легкого вина, по вкусу напоминавшего наше бургундское. Вторая бочка лишь раззадорила меня, и я попросил добавки, однако, к сожалению, вино закончилось.

Все это время человечки приплясывали на моей груди и вопили: «Гекина дегуль!», показывая знаками, чтобы я ради потехи сбросил обе бочки на землю. Признаюсь, мне с трудом удалось подавить желание схватить первых попавшихся под руку весельчаков и отправить их вслед за пустыми бочками. Но я дал слово вести себя смирно и не хотел новых неприятностей. Кроме того, я считал себя связанным узами гостеприимства с этим маленьким народом, который не пожалел сил и затрат на великолепное угощение.

И следует признать – эти крохотные изобретательные существа были кем угодно, только не трусами. Я должен был казаться им гигантским чудовищем, но они с отчаянным бесстрашием взбирались на меня и разгуливали, оживленно беседуя и не обращая никакого внимания на то, что одна моя рука оставалась свободной и при желании могла бы всех их стереть в порошок.

Как только веселье поутихло, ко мне на грудь в сопровождении многочисленной свиты поднялся посланник короля. Вскарабкавшись наверх, посольство приблизилось к моей голове. Посланник предъявил верительные грамоты, скрепленные королевской печатью, поднеся их к моим глазам, и минут десять что-то энергично говорил, – видимо, здесь любили торжественные речи. В его словах не было ни малейших признаков угрозы, он обращался ко мне с достоинством, то и дело указывая куда-то вдаль; наконец я догадался, что решено доставить меня в столицу королевства, которая, как я узнал позднее, находилась на расстоянии полумили от побережья. Стараясь не задеть сановных лилипутов, я показал жестом, что все еще связан и пора бы меня освободить.

Вероятно, меня поняли, однако важная особа отрицательно покачала головой и, в свою очередь жестикулируя, пояснила, что я останусь пленником, но при этом со мной будут хорошо обращаться, кормить и поить. У меня тут же возникло непреодолимое желание освободиться самостоятельно, но воспоминание о ливне маленьких жгучих стрел, боль от которых я все еще чувствовал, охладило меня, и я покорно опустил веки. Довольные моим смирением, посланник короля и его свита любезно раскланялись и удалились под всеобщее ликование и громкие крики. Я остался лежать на траве.

Раны на лице и левой руке смазали каким-то приятно пахнущим снадобьем, которое тут же уняло боль и зуд. Затем были перерезаны путы, но только с левой стороны, и я тут же повернулся на правый бок и справил малую нужду, заставив человечков броситься врассыпную от мощного и шумного, как им казалось, потока. Сытый и довольный, вскоре я крепко уснул. Проспал я – как выяснилось потом – около восьми часов, и в этом не было ничего удивительного, потому что лилипутские медики подмешали сонного зелья в обе бочки с вином.

Дело, по-видимому, обстояло так. Как только меня нашли спящим на берегу после кораблекрушения, в столицу без промедления отправили гонца с донесением королю. Тотчас собрался государственный совет, на котором было принято решение лишить меня возможности передвигаться – что и было исполнено ночью, – затем накормить, усыпить и доставить в столицу. Такое решение на первый взгляд может показаться неразумным и слишком смелым, однако я пришел к убеждению, что в подобном случае ни один европейский государственный деятель не поступил бы столь гуманно. В самом деле: допустим, меня бы попытались убить. И что же? Почувствовав уколы от микроскопических стрел, я бы проснулся и в припадке ярости порвал путы, а затем уничтожил все живое, попавшееся мне на глаза.

Среди этого народа имелись превосходные математики и механики. Как я узнал позже, король лилипутов поощрял и поддерживал развитие наук и всяческих ремесел. В местах, где рос лес, здесь строились большие военные корабли – до девяти футов в длину. Затем корабли поднимали на специальные платформы и перевозили к морю, так что опыт сооружения транспортных средств у лилипутов имелся. Инженерам и пятистам плотникам было велено немедленно приступить к строительству крупнейшей из таких платформ. Я еще продолжал спать, когда готовая платформа уже стояла параллельно моему неподвижному телу, вызывая шумное одобрение окружающих. Она имела двадцать две пары колес и достигала семи футов в длину и четырех в ширину, возвышаясь при этом на три дюйма над землей.

Главная трудность заключалась в том, чтобы поднять меня и уложить на помост. Для этой цели – как мне позже рассказали – были вбиты в землю восемьдесят свай вышиною в фут и приготовлены прочные канаты, которые крепились крючьями к многочисленным повязкам, которыми я был спеленут, как младенец. Девятьсот отборных силачей взялись за дело и начали тянуть канаты с помощью блоков, прикрепленных к сваям. Чтобы переместить мое тело, понадобилось не меньше трех часов. Наконец меня уложили на платформу, крепко привязали, и полтысячи самых рослых лошадей, какие только нашлись в королевских конюшнях, повезли меня в столицу.

Мы находились в пути уже четыре часа, когда я проснулся – этому способствовал забавный случай. Повозка остановилась перед небольшим препятствием; воспользовавшись этим, пара молодых лилипутов из любопытства взобралась на платформу и тихонько прокралась к моему лицу. Один из них, очевидно солдат, сунул мне в ноздрю острие своей пики и принялся щекотать, словно соломинкой. Я оглушительно чихнул и открыл глаза. Храбрецов как ветром сдуло, но я проснулся и мог наблюдать все, что в дальнейшем происходило вокруг.

Когда стемнело, мы расположились передохнуть. Но и тогда меня строго охраняли при свете факелов и не давали возможности даже пошевелиться. На рассвете повозка-платформа со скрипом тронулась в путь и уже к полудню находилась в двухстах ярдах от городских ворот. Король и весь двор вышли нам навстречу, однако его величеству в целях безопасности посоветовали не подниматься на мое обездвиженное тело.

На площади, где остановился наш караван, возвышался огромный древний храм. Несколько лет назад этот храм был осквернен убийством, и с тех пор жители столицы перестали ходить туда на службы. Храм закрыли, вынесли из него все убранство, и он долго стоял пустым. В этом здании и решено было меня поместить.

Широкий вход в бывшее святилище давал мне возможность свободно вползти внутрь, что я и сделал, когда меня освободили от дорожных пут. По обе стороны двери на расстоянии каких-нибудь семи дюймов от земли были расположены два оконца; в одно из них придворные кузнецы пропустили девяносто одну цепочку вроде тех, на которых наши европейские дамы носят свои часики. К моей левой ноге приковали миниатюрные цепи с тридцатью шестью висячими замочками. Напротив моей тюрьмы на расстоянии двадцати футов стояла башня, куда взошел король вместе с придворными, чтобы понаблюдать за мной, – сам же я его не видел. Около ста тысяч лилипутов с той же целью покинули свои дома. Наконец, убедившись, что бежать отсюда я не смогу, меня оставили в покое.

В самом скверном расположении духа я поднялся на ноги и повел плечами, разминая онемевшие мышцы. Тут-то и выяснилось, что прикованные к моей ноге цепочки длиною около двух ярдов позволяют мне не только выходить из храма наружу и прохаживаться, описывая полукруг, но и, вернувшись, без помех укладываться на полу во весь рост.

Джонатан свифтпутешествия гулливера. Джонатан Свифт - Путешествия Гулливера (в пересказе для детей) Читать приключения гулливера часть 1

Часть первая. Путешествие в Лилипутию

Глава первая

Джонатан Свифт
Эротические приключения Гулливера в Лилипутии

От издательства

Путешествие в Лилипутию

* * *

Джонатан Свифт
Путешествия Гулливера

Часть первая
Путешествие в Лилипутию

1

2

3

4

5

6

Часть первая
Лилипутия

Глава 1

Приостановление деятельности юридического лица

Луна — Спутник земли. Спутник - это что? Естественные и искусственные спутники планет Геологическая активность на Луне

Торпедный катер проекта 206 шторм

Категории

Последние статьи

Пинский Свято-Варваринский женский монастырь

Александр - значение имени, происхождение, характеристика, гороскоп Что означает имя александр

Характеристики и интересные факты об ордене ленина

Расписание службы в церкви лотошино

Как лучше сохранить кинзу на зиму

Самый простой и быстрый рецепт торта птичье молоко (с видео) Сделать торт птичье молоко в домашних условиях

Соус из йогурта с чесноком для мяса и рыбы Как сделать соус из йогурта и горчицы

Сметанно-шоколадное желе Шоколадное желе на молоке

Омлет с помидорами: рецепты Как выбрать ингредиенты

Реклама

Джонатан свифтпутешествия гулливера. Джонатан Свифт - Путешествия Гулливера (в пересказе для детей) Читать приключения гулливера часть 1

Часть первая. Путешествие в Лилипутию

Глава первая

Джонатан СвифтЭротические приключения Гулливера в Лилипутии

От издательства

Путешествие в Лилипутию

* * *

Джонатан СвифтПутешествия Гулливера

Часть перваяПутешествие в Лилипутию

1

2

3

4

5

6

Часть первая Лилипутия

Глава 1

Возможно вам будет интересно:

Категории

Последние статьи

Реклама

Джонатан Свифт
Эротические приключения Гулливера в Лилипутии

Джонатан Свифт
Путешествия Гулливера

Часть первая
Путешествие в Лилипутию

Часть первая
Лилипутия